У меня был большой перерыв в письме — я не притрагивалась к роману несколько месяцев. С прошлого августа написала больше половины, а потом иногда заходила в приложение, где хранится текст, перечитывала, что-то правила, но почти не дополняла новым. Последняя запись, которую я сделала, была такой:
Когда я начала писать этот текст, я весила больше. Я не знаю, как быстро теряла вес, знаю только, что письмо, к которому я долго не приступала, не видела возможности приступить, которое вынашивалось и обдумывалась в перерывах между работой и учебой, начало отнимать у меня тело. История повторилась. Я снова сижу в своей комнате. Сейчас конец мая, и через форточку пробивается едкий запах сирени и ночной ветер, приносящий с улицы шум машин. За день я выпила кофе и съела несколько ломтиков колбасы. Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше.
Я не знаю, что отнимает у меня тело: письмо о событии или воспоминание о событии. Их кажущаяся схожесть обманчива: письмо выдергивает событие из памяти, покрывая его образами словно мебельным лаком и оставляет сушиться, лежать до тех пор, пока текст не найдет читателя. Воспоминание всегда сокрыто. Письмо больше не принадлежит тебе, когда ты отпускаешь его, когда письмо превращается в текст и начинает жить в пространстве типографской бумаги. Воспоминание всегда будет с тобой, даже если ты хочешь от него избавиться.
Неделю назад я вернулась к письму, а когда закончила, дописала еще такой абзац в черновике:
Я вернулась к письму спустя почти три месяца и перечитала последний написанный фрагмент. Я прочла: «Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше». Мой редактор однажды сказал, что навык письма нельзя потерять, что его легко вспомнить, как только садишься писать снова. Мне кажется, что вопрос не в навыке письма, а в самой его возможности. Каждый раз, заканчивая писать, я закрываю ноутбук и ложусь на кровать. Я чувствую себя пустой, словно что-то забрало у меня все силы. Писать этот текст, лишая себя еды, не получается. Этот текст, возвращение к этому событию, снова забрали у меня тело. Отстранившись от письма, я снова стала есть. Думаю, я вернулась писать, потому что начала есть.
У меня был большой перерыв в письме — я не притрагивалась к роману несколько месяцев. С прошлого августа написала больше половины, а потом иногда заходила в приложение, где хранится текст, перечитывала, что-то правила, но почти не дополняла новым. Последняя запись, которую я сделала, была такой:
Когда я начала писать этот текст, я весила больше. Я не знаю, как быстро теряла вес, знаю только, что письмо, к которому я долго не приступала, не видела возможности приступить, которое вынашивалось и обдумывалась в перерывах между работой и учебой, начало отнимать у меня тело. История повторилась. Я снова сижу в своей комнате. Сейчас конец мая, и через форточку пробивается едкий запах сирени и ночной ветер, приносящий с улицы шум машин. За день я выпила кофе и съела несколько ломтиков колбасы. Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше.
Я не знаю, что отнимает у меня тело: письмо о событии или воспоминание о событии. Их кажущаяся схожесть обманчива: письмо выдергивает событие из памяти, покрывая его образами словно мебельным лаком и оставляет сушиться, лежать до тех пор, пока текст не найдет читателя. Воспоминание всегда сокрыто. Письмо больше не принадлежит тебе, когда ты отпускаешь его, когда письмо превращается в текст и начинает жить в пространстве типографской бумаги. Воспоминание всегда будет с тобой, даже если ты хочешь от него избавиться.
Неделю назад я вернулась к письму, а когда закончила, дописала еще такой абзац в черновике:
Я вернулась к письму спустя почти три месяца и перечитала последний написанный фрагмент. Я прочла: «Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше». Мой редактор однажды сказал, что навык письма нельзя потерять, что его легко вспомнить, как только садишься писать снова. Мне кажется, что вопрос не в навыке письма, а в самой его возможности. Каждый раз, заканчивая писать, я закрываю ноутбук и ложусь на кровать. Я чувствую себя пустой, словно что-то забрало у меня все силы. Писать этот текст, лишая себя еды, не получается. Этот текст, возвращение к этому событию, снова забрали у меня тело. Отстранившись от письма, я снова стала есть. Думаю, я вернулась писать, потому что начала есть.
BY пограничное письмо | аня кузнецова
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The account, "War on Fakes," was created on February 24, the same day Russian President Vladimir Putin announced a "special military operation" and troops began invading Ukraine. The page is rife with disinformation, according to The Atlantic Council's Digital Forensic Research Lab, which studies digital extremism and published a report examining the channel. The regulator said it had received information that messages containing stock tips and other investment advice with respect to selected listed companies are being widely circulated through websites and social media platforms such as Telegram, Facebook, WhatsApp and Instagram. "Like the bombing of the maternity ward in Mariupol," he said, "Even before it hits the news, you see the videos on the Telegram channels." Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care. Individual messages can be fully encrypted. But the user has to turn on that function. It's not automatic, as it is on Signal and WhatsApp.
from in
