Современнику может быть непросто понять контекст этой ситуации и оценить по достоинству деяние нашего героя, посему следует напомнить, что в те времена без приданого было не обойтись никак, никто просто не взял бы девицу, не имеющую средств, замуж.

Полагаю, это всё может звучать весьма освежающе в век, переполненный дамами, которые, напротив, сами предъявляют невероятные финансовые требования к кандидатам не то, что для отношений, а зачастую и даже просто общения, при этом подходя для создания семьи во всех смыслах скорее отрицательно (впрочем, и сам по себе брак сейчас… но не будем о совсем грустном). Представительницу таковых некоторые назовут, кажется, gold digger, а другие много хуже.

Характерно, что образ жизни, подобной, гм, леди ведущийся, древние тоже именовали весьма конкретно и открыто противопоставляли правильному: во всё той же речи Демосфена звучит увещевание, что «афинские девушки, воспитанные своими близкими … достойно и целомудренно, окруженные заботами и выданные замуж согласно нашим законам, не должны приравниваться к этой женщине, которая … сходилась со многими мужчинами, самыми разнообразными и бесстыдными способами».

В противном случае, предупреждает он, «безрассудным и распущенным женщинам вы ясно покажете, что они могут делать все, что им захочется … в этом случае блудницам будет предоставлена совершенная свобода выступать в роли жен, сожительствуя со всеми, с кем они захотят, называть отцами своих детей любого, кто придет им в голову. Законы у вас тогда потеряют силу, а нравы гетер станут господствующими и будет твориться все, что угодно». Уже, уже. К сожалению.

Инглиш напоминает, что институт приданого в Европе был распространён и в XIX в., я же добавлю, что в Греции вплоть до сер. XX в. и последний из людей смотреть не стал бы в сторону бесприданницы, закон же упразднил его лишь в 1983 г.

Впрочем, такая практика, по-видимому, не была присуща древним испокон веков. Как сообщает проф.-клас. Онианс (1999 [1935]), для греков эпохи Гомера «дочь — это капиталовложение, „добытчица быков“, ее отдают жениху, предложившему максимальную цену», и в качестве примера предлагает Ифидаманта, павшего от руки Агамемнона, который удручён тем, что умирает вдали от молодой жены, «от которой он не получил радости, а дал за нее много». Вплоть до V в. они, как считается, имели обычай не приданого (φερνή), но выкупа невесты (ἕδνον), у тюрков именуемого калымом. Подобную эволюцию претерпели и славяне, у которых эта практика именовалась вено, чего на юге России до сих пор встречается рудименты как дань традиции на свадьбах.

Тот же Инглиш при этом замечает, что о приданом как об устоявшемся обычае упоминает уже кодекс Хаммурапи (ок. 1790 до н.э.)… из всего следует, что он присущ цивилизации, тогда как выкуп — кочевым и не очень давно осевшим обществам. Сиречь вполне возможно говорить о свершившемся возвращении в наше время к корням, назад к первобытности (как и в очень многих других аспектах устройства современной семьи, например — роли отца, низведённой до обезьяньей). Но это так, ремарка.

Для нас важно, что своим благодеянием Николай, кроме прочего, сделал громкое заявление в контексте идущих тогда дебатов, весьма характерных. Напомню, что это в наши дни христианство изображает из себя хранителя устоев и пресловутых «традиционных ценностей», в частности, пытаясь защитить то, что теперь именует «священным институтом брака» от таких вещей как однополый его вариант и прочих «извращений», а в идеале — даже развода; в прежние же времена оно относилась к данному явлению совсем иначе, предлагая его просто и без затей отмену: согласно Инглишу, «христиане III и IV вв. задавались вопросом, а должен ли вообще кто-либо и когда-либо, мужчина или женщина, вступать в брак».

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 3/13 ➡️

НЕСОКРУШИМАЯ ЛЬНЯНАЯ ПРЕГРАДА: ОБ ЭФФЕКТИВНОСТИ АНТИЧНОГО ЛИНОТОРАКСА

Как бы внушительно и пафосно бы ни выглядела броня в типичном современном околоисторическом произведении, стоит только увидеть её в боевом столкновении, как иллюзия рассеивается, и становится ясно, на самом деле этот доспех был сделан из бумаги, ну или вроде того — как иначе объяснить, что он столь запросто пробивается буквально чем угодно?

Одним из немногих приятных исключений здесь была разве что ранняя «Игра престолов», где доспех рыцаря, как и полагается, шутя выдержал рубящий удар кривого меча. Когда же весь сериал деградировал, этот аспект не отставал: в предпоследней серии авторы kind of forgot, что латы (причём сразу вместе с поддоспешником и телом) вовсе не должны пробиваться насквозь.

Всё это заставляет людей, имеющих представление о профессиональной реконструкции, смотреть такие вещи в лучшем случае как комедии. Ведь на самом деле броню носили, естественно, как раз потому, что она со своими обязанностями, неожиданно, справлялась, легко отражая как минимум стрелы из типичного лука своего времени, в пользу чего есть немало свидетельств как древних авторов, так и исследований с экспериментами.

Вот и древнегреческий гоплит был, как известно, закован в тяжёлую бронзу, благодаря которой, по сообщению Геродота, греками и была была одержана победа в двух войнах с персами. Вот почему уже в битве при Марафоне афинян пало меньше 200 человек, тогда как их противников — более 6 тыс.

Впрочем, с бронзой всё понятно: тоже металл (точнее, сплав). Но ведь всего сотню лет спустя после Марафона древние сбросили бронзу, переодевшись в… лён. Да, вы не ослышались — теперь в качестве брони они носили в т.н. линоторакс, сделанный не из металла, но льняной ткани. Пардоньте, но как подобное вообще может защитить? Сомнительность самого этого предположения вызывает у некоторых такой скепсис, что линоторакс они объявляют буквально выдумкой греков, приколом, которые порой встречаются у того же Геродота.

Современная реконструкция, однако, не оставляет сомнений, что линоторакс был настолько прочен, что без усилий выдерживал обстрел из современных ему луков персов и скифов, а при стрельбе не в упор держал даже стрелу из знаменитого английского длинного. В поисках того, что всё-таки не оставило бы ему шансов, пришлось присмотреться к дротикам, арбалету и тому невероятной убойности луку, с которым монголы совершили свои завоевания, надеясь, что хотя бы среди этих троих хотя бы кому-то это удастся…

Обо всём этом вы можете прочесть в новом тексте «Эллинистики». А также многом другом, кроме прочего — опровержении застарелого мифа о том, что броня гоплита-де весила до 30–35 кг, а также более нового, согласно которому линоторакс греки якобы клеили.

Образцом для подражания тут служил сам Иисус, который не был женат, а также заявлял, что брак присущ этому миру временно, и ему суждено исчезнуть со Вторым пришествием: «когда из мертвых воскреснут, тогда не будут ни жениться, ни замуж выходить», как этого, добавлял он, уже не делают на небесах. Савл Тарсянин, он же апостол Павел, и вовсе высказывал такое: «Желаю, чтобы все люди были, как и я … Безбрачным (ἄγαμος) … говорю: хорошо им оставаться, как я».

Всё потому, говорит Павел далее, что неженатые могут уделять всё своё время служению Господу, тем паче что, как он верил, время уже поджимало, немного его оставалось до конца времён. Прямо как у Оруэлла «товарищ Огилви … считая, что женитьба и семейные заботы несовместимы с круглосуточным служением долгу … дал обет безбрачия».

Позднее в схожем направлении мыслили такие авторитеты как Амвросий, Августин, Киприан, Иероним, Иоанн Златоуст и Тертуллиан, также превозносившие вечное девство. Апофеозом здесь, в принципе, следует назвать случай св. Илария (IV в.), который уговорил дочь свою Апию никогда не знать замужества, и, хотя она согласилась, у отца остался страх, что девушка передумает, отчего он принялся молиться Господу, чтобы тот забрал к себе: в результате через пару дней Апия скончалась. Похожую историю рассказываю про св. Петра и его дочь.

Инглиш замечает, что хотя обе версии рассказа, без сомнения, представляют собой сугубую крайность, они демонстрируют тенденцию, то, в каком направлении двигалась христианская мысль, и становится примерно понятно, куда бы оная завела, если бы ей позволили продолжаться. В частности, некоторые из служителей Церкви в описываемый период уже доходили до того, что начинали следовать тем словам Библии, которые утверждали, что «есть скопцы, которые сделали сами себя скопцами для Царства Небесного», i.e. совершали самокастрацию.

Вся эта ситуация стала одним из вопросов, которые обсуждались на Никейском Соборе в 325 г., и, по счастию, в итоге она оказалась осуждена. Тем не менее, общее настроение там было таковым, что брак — это вещь всё-таки дурная, нежелательная для по-настоящему благочестивого христианина, а уступка делается в виду слабости человеческой. Николай же, совершив свой жест с дарением, выразил противоположную мысль: он, пишет Инглиш, мог потратить деньги на любое дело, однако же выбрал поддержать институт брака, и тем стал одним из тех, кто спас его от гибели.

Впрочем, не стоит считать, что дело тут в воле одной только личности, к тому же сомнительной историчности. Просто такие воинствующие и, скажем так, революционные течения, каковым было раннее христианство, не могут вечно существовать в первоначальном виде, они должны или погибнуть, или приспособиться, растеряв радикализм. В наши дни мы имеем дело уже с как раз такой выхолощенной версией, а возвращение к былой именуется «фундаментализмом» и проходит чаще всего по категории «экстремизм».

В этом смысле общим местом является сопоставление христианства и большевизма, ведь последний также начал с лозунга «мы старый мир до основания разрушим», тогда как ныне национал-сталинизм мнится едва ли не консервативным мировоззрением. Спервоначалу Совдепия проповедовала промискуитет и едва ли не обобществление женщин, а также первой из новоевропейских государств официально разрешила аборты, однако уже спустя всего 4 года наложила на них ограничения, а ещё через 12 полностью прикрыла, сменив риторику на «семья — это ячейка общества» и даже учинив налогообложение бездетных.

Вот и Николай, по-видимому, как бы олицетворял те силы, которые стремились притушить изначальные порывы христианства, сделав его сколь можно более допустимым и приемлемым. Это дало свои результаты: как считается, численность приверженцев новой религии за годы его жизни возросло с 2 млн до 34. Однако правильнее говорить о нём всё-таки не как о действительном персонаже, но образе, выражении неких чаяний, репрезентации идеалов: это был не Николай, но «Николай».

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 4/13 ➡️

По-христиански ли поступил тот, кто потом дал начало Санта-Клаусу, одарив неимущую семью, не требуя за то никакой благодарности и даже пытаясь остаться анонимным? Казалось бы, перед нами квинтэссенция милосердия, центральной для обсуждаемой религии идеи, не так ли? Что же… не совсем. Ведь Инглиш совершенно прав, замечая, что «Николай» неспроста выбрал помочь совсем не нищим, или же, наоборот, заметным людям.

Вообще-то он не сделал ничего из того, что не предлагали в точно такой ситуации уже древние. Конкретно Сенека, раздавая советы касаемо как раз благодеяний, говорит: «то, что не возвышает, не ведет к почестям, но служит пособием в немощи, нужде, бесславии, следует давать тайно». И далее: «Иногда надобно бывает обманывать даже тех, кому оказывается помощь, так чтобы они принимали, не зная, от кого. Рассказывают, что Аркесилай, решив тайным образом помочь … скрывавшему свою бедность другу … без его ведома положил ему под подушку кошелек … „Что же отсюда следует? он не будет знать, от кого получил?“ Пусть его сначала не знает». Что-то неуловимо знакомое, неправда ли?

Как и само благодеяние: во многом схожее совершает герой сказки братьев Гримм «Медвежатник» (точнее, «Медвежья шкура», Der Bärenhäuter), который по ходу сюжета спасает от нужды отца троих дочерей, а ведь из прочих деталей истории явно, что это невероятно древний, дохристианский сюжет. Оба, и «Николай», и Медвежатник, не ищут никакой награды за своё свершение, они щедры потому, что занимают высокое положение в иерархии общества, будь то реальное или моральное: то, о чём писали Ницше, Батай и другие.

От протестантов, центральной для которых является мораль, связанная с добродетелью industria, идёт противоположное отношение, которое можно назвать мещанским, низким, где нет места чистому альтруизму, и даже последняя монета тщательно рассматривается, прежде чем с ней расстанутся. Как мог бы заметить некто, куда более склонный отпускать этнические стереотипы, нежели автору этих строк, это и неудивительно, учитывая, что мы говорим о таком христианстве, которое совершило возврат к иудаизму…

Это всё к тому, что если мы зададимся поглубже вопросом, зачем же именно «Николай» совершил свой поступок, ничего хорошего от среднего протестанта мы не услышим. Таким, как заметил Ницше, «все благородные и великодушные чувства кажутся нецелесообразными, а потому и невероятными; такие люди … скажут: „И тут кроется какая-нибудь выгода, всего ведь не углядишь“ … Если же вам удастся вполне их убедить, что лицу этому чужды какие бы то ни было эгоистические побуждения и преследования каких-либо выгод, то благородство они сочтут одним из видов глупости». При этом то, что речь идёт о святом, от поношения его протестантом не то, что не спасёт, — напротив, усугубит нападки, ведь там их ненавидят как явление.

Мейнстримная психология, взросшая из того же корня, и мыслит аналогично, объясняя даже самый альтруистический поступок болезненными мотивами, например, через «комплекс героя». Философ М. А. Корецкая (2016) указывает, что «для нас стало уже расхожим антропологическим клише рассуждение о том, что человек — существо … ущербное … выстраивающееся вокруг неизбывной травмы … и люди всегда таковы, и только потому есть культура и цивилизация, и т.д. и т.п.» На это возражает более других Делёз, вопрошая, «можно ли выстраивать отношения с собой как-то иначе, например … трактуя желание как эффект избытка, а не нехватки», тем предлагая вернуться к грекам, и их морали.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 5/13 ➡️

Вот и выходит, что поступок этого Николая совершенно дохристианского толку. Туда же, кстати, следует отнести его защиту брака от поветрия, — ведь, как уже исследовалось, законный моногамный союз известен человечеству вовсе не испокон веков, но изобретён греками ок. VI в.. Впоследствии он был перенят римлянами, и сперва только этим народам был известен в том хорошо знакомом нам, официально заключаемом через государство, виде. Новой же религии, вышедшей из совсем иной среды, сперва всё это было глубоко чуждо.

Впрочем, совершал Николай и доподлинно христианские деяния, соответствующие духу времени, например — уничтожил храм Артемиды в Мирах. Здесь снова уместно припомнить большевиков, впоследствии занятых тем же… а также слова Библии о том, «какою мерою мерите, такою и вам будут мерить».

В остальном же складывается ощущение, что перед нами действительно лишь некий собирательный образ… в чём-то в пользу этого говорит и состояние, если их вообще так можно назвать, о нём источников. Ведь подобно уже упоминавшемуся товарищу Огилви, в биографии Николая Мирликийского немного достоверного.

Хотя эпоха, когда он жил, вообще не отличается чрезмерной надёжностью в плане дошедших до нас сведений, в случае рассматриваемого персонажа всё становится совсем плохо. Инглиш упоминает, что «не существует никакой ранней документации о нём — записей, учений или составленных актов … [Лишь] фрагменты истории и слухи маячат на поверхности, будто обломки кораблекрушения на водной глади». Сегодня, продолжает он, сомнение в реальности Санта-Клауса, — это норма не только повзрослевшего ребёнка, но и всех крупных специалистов по святому, который его породил.

Так, историк религии Г. Анрих (1913–17) полагал, что имеющихся свидетельств просто недостаточно для каких-либо надёжных выводов, а Ч. Джонс (1978) разражается скептицизмом по поводу буквально каждого факта (точнее, «факта»), касающегося жизни Николая. Наконец, труды выдающегося П. Брауна, самого известного авторитета по раннехристианским святым, просто не содержат упоминаний нашего героя. «Новая католическая энциклопедия» (1967) подытоживает: «Не существует никаких достоверных свидетельств … касаемо событий его жизни».

Из этого следует, что сочинить там можно было что угодно, изобразить Николая носителем любых популярных куда позднее идей: напомню, что о том же спасении дочерей соседа от жизни в распутстве впервые сообщается через целых 500 лет после смерти благодетеля.

Так что же, «Николай» стал олицетворением взглядов некоей группы, лоббировавшей осуществление преобразований в христианстве, делавших его более подобным прежней, языческой религии, и вообще в целом менее азиатским и жизнеотрицающим?

В пользу этого мнения можно легко найти доводы, если совсем слегка углубиться в историю того праздника, с которым наш герой так тесно впоследствии оказался связан. Поскольку в наши дни Рождество считается одним из основных для христианина дат и торжеств, великим открытием может стать, что его справление далеко не единожды критиковали и даже страстно с ним боролись как с не имеющим никакого отношения к христианству и напрямую происходящим из язычества.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 6/13 ➡️

Делали это преимущественно, как нетрудно догадаться, протестанты, i.e. та часть христиан, которая всегда домогалась возвращения религии к её древнему состоянию, тому, собственно, от которого условные «сторонники Николая», напротив, пытались всячески уйти.

Трудно, да и незачем спорить с аргументами протестантов, ведь они правы. Не только здесь: скажем, иконы, с которыми они также борются, и правда прямо противоречат завету «не делай себе кумира и никакого изображения», изначально запрещавший вообще вообще любое изобразительное искусство. Он происходит из извечного азиатского предубеждения перед ним, преодолённого в своё время только греками, и мейнстрим христианства решил следовать за древними. То же касается святых мощей, явления, неизвестного и даже отвратительного иудаизму, к мёртвым телам относящегося с большой неприязнью, кому бы они ни принадлежали. Это у греков тела ушедших великих становились чудодейственным артефактами.

Из таких вот наблюдений и произошла Реформация, сделавшая вывод, что в существующем виде христианство оказалось безнадёжно испорчено, загрязнено язычеством. Другое дело, что только так и стоило делать, и нет ничего, что стоит опасаться сильнее, нежели отката к посконному состоянию этой религии, её реиудаизации. Более того, стоит этому мнению противопоставить другое, высказанное Ф. Ф. Зелинским (2003 [1918]), согласно которому «античная религия … есть настоящий ветхий завет нашего христианства». Sic!

Рождество долгое время было в самом центре конфликта этих двух начал христианства. Боевые действия на идеологическом фронте привели к тому, что в 1561 г. в Шотландии этот праздник оказался включён в список «святых дней … выдуманных папистами», которые «осуждены … на запрет в этой державе». После чего было принято решение вместо него праздновать… Новый год, который и по сей день в этой стране много популярнее аналога.

Знакомая история? Что это, у нас, выходит, случилось некое подражание? И ведь не только в этом: согласно некоторым эпигонам небезызвестного Галковского, разделение прежде унитарной России на многочисленные «советские республики» было осуществлено английской агентурой не то, что «со зла», чтобы навредить и заложить возможность будущего распада (хотя и за этим тоже), но по образцу устройства самого Соединённого королевства, ни секунды не унитарного гос-ва. Может ли быть, что и Новый год у нас сменил Рождество не по религиозным причинам, но как подражание? Бавлер также замечает, что «перенос Сталиным зимних празднеств с Рождества на Новый год напоминает то, что сделали шотландские кальвинисты в XVII в.» А ведь в Совдепии вообще любили протестантов куда больше, чем католиков… Но, впрочем, мы отвлеклись.

С воцарением Елизаветы I в 1558 г., сообщает Бавлер, «в Англии более не слышно о св. Николае в ночном небе». Веком позднее, во время того, что у нас называют Английской революцией, а сами островитяне — Английской гражданской войной, как уверяет К. Нотафт (2011), можно говорить о настоящей «пуританской „войне“ против Рождества», которая кончилась тем, что парламент запретил праздник в 1647 г.

Похожими были настроения и у протестантов Нового Света: так, в Плимуте в 1620 г. поселенцы просто проигнорировали Рождество и провели 25 декабря в трудах, а Колония Массачусетского залива в 1659 г. настрого запретило его празднование. Запрет был отозван под давлением Лондона в 1681 г., однако губернатор был вынужден встречать Рождество под защитой войск, и не зря: даже поколением позже случались беспорядки, следующие за протестами против праздника.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 7/13 ➡️

Какие же у них у всех были основания для столь сурового неприятия, хочется спросить? Что же, в первую очередь их смущала сама дата. Гугенот Дж. Скалигер (1604–6) на этот счёт писал следующее: «Наш Господь не был рождён 25 декабря [7 января] … основания для … [этой даты] столь абсурдны, что кажется невероятным, как вся Европа могла согласиться с ними».

Он замечал, что о том, когда же именно был рождён их Спаситель, даже в раннюю эпоху «среди христиан … не имелось подлинного знания». Так, Климент Александрийский вскоре после убийства императора Коммода 31 декабря 192 г. писал, что между рождением Иисуса и этим событием прошло 194 года, 1 месяц и 13 дней, из чего получалась, помимо прочих, дата 6 января.

Другое же число впервые упоминается лишь в т.н. «Хронографе 354 г.», который гласит: «Христос рождён во время консульства Цезаря Августа и Эмилия Павла на 8-ые календы января», что и есть 25 декабря.

Учитывая это, немудрено, что, исключая Рим, Церковь предпочла придерживаться более древней даты, на которую, к тому же, приходились и другие события, в т.ч. Крещение её Бога. Иоанн Златоуст впоследствии приложил немало усилий, чтобы убедить Антиох и Константинополь перейти на декабрь, в 431 г. к ним присоединилась Александрия, Иерусалим — к VI в., Армения же пребывает при своём и поныне.

А вот отечественное 7 января не имеет никакого отношения к 6, это всё то же 25 декабря, но по старому стилю, юлианской версии календаря, т.е. той, которая ещё не была модифицирована христианинским папой Григорием, но составлена язычниками из Мусейона по просьбе язычника Юлия Цезаря. Такие вот характерные предпочтения у РПЦ, при том, что такие же православные греки предпочитают 25-ое. Хоть с чёртом язычником, лишь бы против католика?

Чем же им так приглянулось 25 декабря? Сирийский манускрипт от XII в. утверждал на этот счёт такое: «Господь рождён в месяц январь, день, когда мы празднуем Богоявление [6 января] … причина, по которой отцы перенесли это торжество … на 25 декабря … [в том, что уже] был обычай язычников праздновать в тот же день … рождение солнца … христиане хотели одержать верх над этим обычаем, и перенесли празднество на тот же день».

Эта мысль затем стала одним из основных аргументов протестантов в ходе их войны с праздником: так, теолог Р. Хоспиниан в 1593 г. заявлял, что «те, которые первыми учредили отмечать этот праздник в декабре, сделали это не потому, что верили, что тогда родился Господь, но чтобы обратить Сатурналии». Это мнение так до сих пор и не было сколь-нибудь успешно оспорено.

Христиане, которые пытались ему возразить, доказывали, что декабрьская дата была определена независимым образом, и никакие древние праздники римлян тут ни при чём… нет нужды рассматривать их аргументы, ведь главное, как сообщает Нотафт, это то, что и они согласны с тем, что «25 декабря [7 января] не является исторической датой рождения Иисуса, и выбор в её пользу случился не ранее III или IV вв.»

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 8/13 ➡️

ЯВЛЕНИЕ CUCKOLD КАК АПОФЕОЗ ПЛАТОНИЗМА

1.1.7 от 17.6.2025

Классически греки полагали, что далеко не каждое умение должно быть выделено в отдельную профессию, на которой одной и следует человеку специализироваться всю жизнь, но есть и такие — как то: война, политика, — в которых должен быть искусен каждый гражданин, желающий зваться таковым.

Этот взгляд позднее подхватили и углубили софисты, возражал же им их извечный соперник Платон, который считал, что и такие занятия, которые традиционно принято осваивать каждому, следует выделить в отдельные ремёсла, и, того более, в своём идеальном государстве собирался сурово наказывать тех, кто пытается освоить что-то ещё за пределами своей узкой специализации. Всякая работа, утверждал он, должна выполняться сугубыми профессионалами, знатоками своего дела, и никак иначе.

Какой из этого следует вывод, учитывая, что в наши дни кое-кем выделяется такое понятие как sex work, догадаться нетрудно, подробнее же об этом можно прочитать в новом тексте «Эллинистики».

(Там же можно узнать, почему правы те «левые», которые полагают «объективизацией» использование негров в соответствующем жанре порнографии, а также о греческих корнях мифа о необычайно больших размеров фаллосов у чёрных. И не только это).

Для нас важно, что римляне действительно примерно тогда же издревле отмечали свои собственные праздники, в первую очередь те самые Сатурналии, которые проходили 17–23 декабря, за которыми 25 декабря следовали Брумалии, день Сатурна и Вакха, а сразу далее — календы января, римский Новый год.

Кроме того, с 273 г. к ним добавился Dies Solis Invicti, день рождения Непобедимого Солнца, установленный император Аврелианом на 25 декабря, день, который римляне полагали солнцестоянием. Это тоже наталкивает на определённые выводы, но, впрочем, быть может, несправедливые: так, некоторые исследователи полагают, что всё было наоборот, и это вовсе не христиане тогда решили, как это сейчас кое-где говорят, устроить культурную аппроприацию, но то был Аврелиан, который стратегически занял столь важную для них дату.

Всё это на самом деле не имеет значения: даже если в случае дня Солнца христиане и не пытались заменить прежний праздник своим, они без сомнения поступили именно так в отношении остальных, упомянутых выше.

В столетия, последовавшие за 529 г., когда император Юстиниан сделал 25 декабря национальным праздником, период между этим днём и 6 января, стал известен как Святки, и, таким образом, обе даты не ушли обиженными. Тем христиане заняли дни, которые уже приходились на традиционные римские празднества. В ходе последних в обычае древних было объедаться, танцевать, дарить подарки и устраивать гадания: в общем, всё то, что так хорошо знакомо и нам, однако к чему Церковь относилась с пылкой неприязнью и пыталась истребить.

Так, в 380 г. Григорий Назианзин, архиеп. Константинополя, предупреждал паству не подражать манере мирян встречать Новый год: «Ни взору не должно радоваться, ни слуху восхищаться, ни обонянию нежиться, ни вкусу блудить, ни касанию насыщаться. Это уверенные пути во зло, врата греха … оставим такие вещи грекам».

Проп. Астерий Амасийский в 400 г. критиковал происходившее весьма характерными словами: «Это празднество учит даже малых детей, бесхитросных и простых, жадности … получая подарки … их умы подвергаются воздействию товарного и низменного». Куда лучше, предсказуемо говорил он, потратить деньги на нужды церкви, и тому же учил в 404 г. Августин Аврелий, он же Блаженный: «Когда [язычники] дарят подарки, вы давайте подаяние», и т.д. Такая вот невзоровщина из палаты мер и весов.

В наши дни существует немало контроверзы, касающейся печально известной лево-либеральной «повесточки», которая пытается навязать людям в развлечениях себя самоё, хотя они этому активно сопротивляются, отвечая возмущением и часто ещё «голосуя рублём», обеспечивая низкие продажи, желая и далее прежнего, не испорченного безумием новомодной, агрессивно жизнеотрицающей идеологии.

Как мы теперь можем с удивлением наблюдать, когда-то в аналогичной роли выступало христианство, пытающееся навязать нечто странное и нездоровое вместо знакомого и естественного, при этом «запретить и не пущать» всё то, без чего и сейчас трудно представить празднование Рождества/Нового года

И это не совпадение, но скорее преемственность, ведь уже Ницше, зря в корень этой религии, видел «самую отраву вероучения — „равные права для всех“», уверяя, что «из ресентимента масс христианство выковало главное орудие борьбы … со всем благородным, радостным, восторженно-приподнятым, что только ни есть на земле».

Только к Средним векам Церковь, осознав, что ей не по силам одержать окончательную или даже убедительную победу в её борьбе против предшествовавших христианству практик, сменила тактику. Тогда, пишет Бавлер, «Церковь … ассимилировала обычаи, которые она полагала наиболее невинными … христианизировав их». Особенную ненависть у неё, как мы помним, всегда вызывала традиция дарить подарки вместо того, чтобы заносить эти же деньги на спасение души, однако со временем была вынуждено принять и это, сочинив retcon, по которому презенты всегда доставлял наш старый знакомый, Святитель Николай.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 9/13 ➡️

Впрочем, продолжает Бавлер, критика христианством того, с каким размахом и излишествами люд празднует середину зимы, начавшись в IV в., так никогда и не сходила совсем на нет: даже в 2001 г. можно было наблюдать «краткое возрождение пуритантских антирождественских настроений», в которых тогда в Бостоне была замечена некая Церковь Благих Вестей.

В эпоху Реформации аргументы против Рождества были всё теми же. Так, М. Бероальд в 1575 г. отверг Рождество как бесстыдное образование, поощряющее грех обжорства, будучи при этом полностью чуждым принципам Бога и духу Евангелий. Г. Вульф в 1585 г. заявил, что необходимо исследование «идолопоклоннства … празднеств», чтобы «выявить их истинные, нехристианские истоки и происхождение».

Полидор Вергилий, известный тем, что будто бы сжёг все имевшиеся до него исторические книги об Англии и потому-то их не существует, в 1513 г. замечал такую характерную традицию английского Рождества, как смена ролей господина и слуги, которая ему очевиднейше напоминала аналогичную на древнеримские Сатурналии. Хоспиниан обращал внимание, что обычай людей в этот день дарить подарки, а также есть от пуза и пьянствовать, могут быть прямо прослежены к языческому способу празднования: «Такое ощущение, что они отмечают Вакханалии или Луперкалии, а не день рождения Христа».

В 1846 г. издание, выпускаемое квакерами в Пеннсильвании, заявляло: «Этот самый период времени … который называют Рождеством … мы очень хотели бы, чтобы никто из наших прихожан … не участвовал в каком-либо виде в его ежегодном справлении, т.к. оно не имеет никакого подлинного отношения к благочестию и религии». Схожего мнения были баптисты, методисты и прочие протестантские деноминации. Пресвитерианцы же и вовсе обзывали праздник «католическим предрассудком», отвергая его «разложение, идущее от папства и его обезьяны, прелатства».

Но то, что для одних было поводом брезгливо отвергнуть, иные встречали комментарием в духе «как что-то плохое». Так, ряд масонских лож, с их извечным неприятием христианства, которому они предпочитали Античность, стал официально отмечать 25 декабря как римский праздник Сатурна.

Схожим образом мыслили неоязычники, которые спешили согласиться с тем, что, действительно, Рождество — это некогда отнятый у них праздник, правда, имея в виду древних не римлян, но германцев. Их Бавлер, кстати, характеризует довольно метко, замечая, что «несмотря на претензию иметь связь с древностью, все такие организации имели довольно скороспелое происхождение, эклектичны в „обычаях“ и являлись детищем не примордиальных лесов Европы эпохи бронзы, но английских салонов 1950-ых».

Но пусть даже если и так, некоторая правота в их словах явно наличествует: так, обычай украшать на Рождество ель явно весьма поздний, римские праздники его не упоминают, и, хотя почитание рощ было известно и им, в религии древних германцев деревья играли несомненно бóльшую роль. Впервые рождественская ёлка появляется не ранее XVII в. где-то в районе современной Германии, и только сильно позднее проникает в другие страны. Например, на Британские острова — аж в сер. XIX в., вместе с немецким мужем королевы Виктории.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 10/13 ➡️

В патриотическом издательстве Ruinaissance сегодня вышла книга, представляющая собой сборник комментариев и размышлений, посвящённых тому, кто уже стал живой легендой — русскому философу Дмитрию Евгеньевичу Галковскому. Вошёл туда и мой текст, составленный по рецепту, выстраданному уже древними: он одновременно о вечном и крайне злободневном. Написан он в фирменном стиле «Эллинистики», исследующим актуальное в рецепции Античности. Всё уже было тогда, и даже обвинение иных последователей Д. Е. в чрезмерном его почитании, доходящем до сектантства, крайне напоминает рецепцию греками и римлянами пифагорейского ордена времён конца Республики. Крайне рекомендую к приобретению и прочтению!

По мнению некоторых, этим влияние германцев не исчерпывалось. К примеру, некая Единая Церковь Бога, с такой страстностью домогавшаяся реиудаизации христианства, что отвергала даже Пасху, не говоря о Рождестве, среди аргументов, которые приводила, имела, пишет Бавлер, также такой: «Санта-Клаус есть аватар Одина и Сатурна». Это что ещё за ерунда, казалось бы? Причём тут Один?

Викканская жрица С. Фокс утверждает похожее: помимо очевидных глупостей навроде «солярного божества» и «Великой Матери», сомнительность которых уже здесь разбиралась, она также упоминает факт ею почитания некого мужского бога, единого во многих лицах, среди которых называет, помимо прочих, Санта-Клауса, которого предлагает «вернуть … в его форме языческого бога … Одина, скандинавского Все-Отца, мчащегося по небу». В этом всём есть какой-то смысл?

На первый взгляд — отнюдь, и существуют даже обзоры, силящиеся доказать, что такого быть не может, потому что не может быть никогда, и Одина никак связать с Санта-Клаусом: они отличаются впечатляющей поверхностью, но всё же их можно при желании нагуглить.

А что в действительности? Разумеется, говорить тут если о чём и можно, то разве только о некотором влиянии религии древних германцев, которая стала лишь одним из ингредиентов в котле, в котором готовилось это теперь подаваемое нам ежегодно варево.

Напомню, что, согласно П. К. Кершоу (1997), «имя Вотана связывали с призрачным воинством, которое очевидцы наблюдали ещё как минимум в нач. этого века [имеется в виду XX — Б.] по всей Германии, мчащейся бешеным галопом по ночному небу поверх полей и лесов и через деревенские улочки … известным как … Wütendes Heer (Неистовое воинство) и Wilde Jagd (Дикая охота)».

А. Тилле (1893) в свою очередь сообщает, что примерно с сер. XV в. германский фольклор начинает тесно связывать Рождество и wüthende Heer, что и неудивительно, ведь ежегодное буйство последнего, по Кершоу, приходилось обычно на всё те же 12 дней между Рождеством и Богоявлением.

И это не похоже на совпадение, скорее следует говорить об общих корнях Сатурналий и примкнувших празднеств римлян с этими немецкими верованиями: речь идёт о чём-то, унаследованном теми и другими явно ещё от древнейших, праиндоевропейцев. В Новое же время происходит как бы повторное включение в праздник элементов, которые и так для него характерны: случилось как бы обновление, подобное естественным образом связалось с подобным. Так варилась каша вокруг совершенно не имеющего к ней отношения христианского топора.

Характерен уже тот момент, что, как и Санта-Клаус, Один во главе своей охоты мчится по ночному небу, и трудно при этом объяснить, что там делать христианскому святому. Причём делает Вотан это, пишет Кершоу, иногда не на коне, а в повозке или даже на санях.

Более того, хотя Неистовое воинство и внушало людям ужас, его появления они ждали, даже приветствовали, ведь оно несло с собой плодородие для полей и скота. Это слабо напоминает дарение подарков, конечно, разве что самой идеей всё той же избыточности, буквально бьющем через край расточении.

Уже О. Хофлер (1934) заметил, по Кершоу, «что у этих призрачных воинов под предводительством Вотана … имелся двойник в виде вполне живых объединений бьющихся в исступлении воинов, юношей из плоти и крови, пребывающих в культурном содружестве с умершими воителями прошлого их народа». Подобные мужские союзы были известны всем индоевропейцам ещё до их разделения, и, согласно реконструкции К. МакКона (1987), тогда назывались *kóryos, у германцев же носили имя männerbünde; обо всём этом, впрочем, подробно уже при случае рассказывалось.

Кроме прочего, такие союзы были известны тем, что извечно старались одержать победу ещё до начала сражения при помощи психологического оружия. Для этого они внушали ужас предполагаемому противнику, регулярно притворяясь армией мёртвых, становясь как бы земным эквивалентом Дикой охоты.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 11/13 ➡️

Как объясняет Кершоу, «в самой природе умерших лежит тот факт, что их нельзя увидеть», и этой же невидимости представители *kóryos добивались, нося маски, «при этом сюда относится не только предмет, скрывающее лицо. Самой примитивной формой маски было простое раскрашивание … тела», которое практиковали, к примеру, описанные Тацитом гарии, которых Кершоу определяет не как отдельное племя, но именно молодёжный союз.

Самым простым способом этого было просто вымазать лицо сажей, и тут на ум немедленно приходит помощник Синтерклааса по имени Чёрный Пит, характерный тем, что сейчас называют blackface. Некоторыми считается, что он никогда и не был негром, но, по сюжету, лишь испачкавшимся как раз сажей от использования каминной трубы.

Другим вариантом было «ношение … шкур, свисающих до пят … [такие] маски представляли собой … звериную голову с раскрытой пастью, в которой виднелось лицо носителя». Эта особенность männerbünde — одна из самых известных, она тесно связана с их оборотничеством, которое проявлялось в том, что они воспринимали себя зверями, чаще всего волками, но бывало, что и иными, например, медведями… в точности как это делает Медвежатник из прежде уже упомянутой сказки, тот самый, который по сюжету совершает благодеяние, крайне похожее на приписываемое прототипу Санта-Клауса.

Многовато как-то совпадений, неправда ли? даром что хороший детектив в них вовсе не должен верить… Или же нет, напротив, они все крайне косвенные? Что же, есть и другие.

Переодевание в животных, по-видимому, было важной частью Рождества, при этом языческое происхождение обычая было очевидным, и потому сурово преследовалось Церковью: согласно Бавлеру, «церковные соборы, папские буллы и пенитенциалы [покаянные книги — Б.] снабжали священнослужителей списками прегрешений», где среди примеров поведения, недопустимого для отмечающих этот праздник, особо осуждается ношение одеяний, имитирующих звериный облик.

Также фольклористы уже в нач. XX в., в частности, К. Мейли (1927), сумели, рассказывает Кершоу, «связать языческий культ мёртвых и святочную культуру масок». Последние всегда играли столь значительную роль в справлении Рождества, что без них его невозможно было представить. В этом контексте хорошо известны наши колядки, название которых, возможно, напрямую происходит от слова «календы», обычай, когда молодёжь наряжается и ходит от дома к дому, выпрашивая угощение.

Его полным аналогом у англосаксов является т.н. mummering (иначе mumming), при этом антикв. Дж. Струтт (1801) уверяет, что название это происходит от таких слов как дат. mumme и голл. momme, означающих «скрываться за маской». И действительно, в том и состоял modus operandi празднующих: «mummeries обычно случались во время рождественских праздников; если участники не могли достать маски … они красили лица». Полидор уже в 1513 г. упоминает, что «англичане … встречают праздник Рождества … масками», а прежде него достоверной истории острова и не существует.

Всё это напоминает другой обычай англосаксов, trick-or-treating, который осуществляется на Хэллоуин, столь ненавистный уже отечественным религиозным фанатикам. Однако, как мы видим, этот заморский праздник с Рождеством явно имеет общее происхождение, разве что ещё теснее переплетён с культурой *kóryos. Выходит, что какой-нибудь Тим Бёртон с его Nightmare before Christmas (1993) зрит глубоко в корень, и, более того, имя Sandy Claws, под которым тамошние герои знают Санту, он, согласно Бавлеру, действительно когда-то носил.

Разумеется, со всем этим последователи Иисуса также боролись: к примеру, в Англии о запретах известно как минимум со времён Генриха VIII, а вообще же уже Трулльский собор 692 г. требовал, чтобы из христиан в этот день «никто не носил комической, сатирической или трагической маски».

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 12/13 ➡️

Напоследок следует сказать о, пожалуй, наиболее ключевом элементе празднества, которым без преувеличений является танец. Он мог сопровождать масочные процессии или осуществляться сам по себе, но вне зависимости от этого можно с уверенностью сказать, что никакой иной аспект Рождества не встречал такой неприязни и сопротивления со стороны Церкви, как этот.

Уже Иоанн Хрисостом в IV в. уподоблял происходящее на Рождество вторжению из ада, обличая, среди прочего, также и танцы. Также и участники Трулльского собора, в принципе осуждая празднование календ, заявляли, что «желали бы их исчезновения из жизни правоверных», в частности, «танцев, совершаемых во имя тех, кого греки … звали богами … в древней и антихристианской манере».

Танец вызывал у христианства такие сильные чувства всё потому же, что его неизбывная важность также была унаследована от männerbünde. Сам Индра, гомологичный Одину и прочим ипостасям многоликого бога юношеских союзов, особо известен как танцор, как и его спутники, индийский аналог Дикой охоты, маруты. В Германии же подобные танцы, пишет Кершоу, встречались ещё в нач. XX в. и «в основном исполнялись на Рождество и Седьмицу, тогда же, когда [показывалась и] Дикая охота».

Всё это отлично чувствовал Ницше, который заявлял, что «поверил бы только в такого бога, который умел бы танцевать», и, того более, был уверен, что «потерян для нас тот день, когда ни разу не танцевали мы».

Итак, как бы выглядел бы посконно христианское, не знающее и капли язычества, справление Рождества/НГ? Ну, для начала такого праздника бы просто не существовало… Но даже если он бы всё же и был, то для его описания, как и всего христианства, лучше всего подойдёт, пожалуй, Оруэлл: в его антиутопии герой полагает, что «самое характерное в нынешней жизни — не жестокость ее и не шаткость, а просто убожество, тусклость, апатия. Оглянешься вокруг — и не увидишь ничего похожего ни на ложь, льющуюся из телекранов, ни на те идеалы, к которым стремятся партия», которые представляли собой «нечто исполинское, грозное, сверкающее». Прямо как заявленные высокие ценности, которые якобы нёс Иисус, тогда как действительной реальностью стали Тёмные века.

Как и позднее у большевиков, здесь в основе тоже лежала идея «отречёмся от старого мира», которому на смену должен прийти другой, основанный на утопических идеях, основанных не на реалистичном восприятии реальности, но эдаком wishful thinking. Затем очень быстро выяснилось, что ничего из заявленного невозможно, а обещания не спешат сбываться, отчего пришлось экстренно допускать прежние обычаи, искать с ними сосуществования, без которых, как оказалось, никуда, ведь только они и были эффективны и жизнеспособны. Борьба же на истребление в долгосрочной перспективе неизменно заканчивалась поражением не для древнего, но всегда новодела.

Комплексный же персонаж, возникший из откровенно легендарного святого под влиянием в т.ч. образа Одина, теперь известный как Санта-Клаус, не имевший в себе практически ничего христианского, в свою очередь, стал одной из вех, озаривших выход из этого царства тьмы. Он был чем-то, совершенно чудным тому страшному культу, обрушившим прежний мир во мрак, который теперь помогал гасить.

#santa
⬅️⬆️ «Сказ о том, как Санта-Клаус, он же Один, спас брак от его отмены христианами», 13/13

Принято считать, что сюжет «Гамлета», как и многие другие сочинения Шекспира, не выдуман, но основывался автором на вполне исторических событиях. В данном случае — тех, что переданы Саксоном Грамматиком (XIII в.): согласно последнему, некий Амлед из ютов, племени, что как раз в Дании, тоже, опасаясь дяди, уже умертвившего его отца, притворяется слабоумным из соображений безопасности, дабы однажды отомстить.

Другое дело, что история самого Амледа, в свою очередь, поразительно, если не подозрительно, напоминает ещё одну, куда более древнюю, известную в т.ч. в изложении Тита Ливия (I в. до н.э.): «Луций Юний … сын царской сестры Тарквинии … в свое время, услыхав, что виднейшие граждане … убиты дядею … решил: пусть его нрав ничем царя не страшит … с твердо обдуманным намереньем он стал изображать глупца … и даже принял прозвище Брута — „Тупицы“, чтобы … выжидать своего времени», что успешно затем и осуществил.

Так gens Junia получил соответствующий когномен, Brutus, унаследованный впоследствии и знаменитым убийцей Цезаря, сюжет, который Шекспир также не преминул у себя воспроизвести. (А «брутальный», таким образом, означает в первую очередь «крайне неумный» и уж затем всё остальное; английское brute этот смысл сохраняет куда лучше.)

При этом сходства не ограничиваются одной только общей сюжетной канвой, но наблюдаются даже в мелочах: например, в какой-то момент, когда Брут посещает Дельфы, он оставляет намёк на подлинное положение дел, принося «в дар Аполлону золотой жезл, скрытый внутри полого рогового», и ровно такой же жезл с той же целью изготовляет принц Датский Ютский.

Раскрывает последний свою игру по итогу путём пафосной речи, до крайности напоминающей ту, которую, согласно Дионисию Г., изрёк Брут: «Суждение вас обо мне, как о полоумном, было ложным и создано … лично мною … [чему причиной] был страх за жизнь, ведь Тарквиний, едва взойдя на трон, обрек на смерть моего отца, чтобы овладеть его состоянием … и старшего брата … погубил … Несомненно, он не пощадил бы и меня … если бы мне не пришло в голову прикинуться недоумком».

Столь явные подобия принято называть историческими дублями, и не нахмурила бы лоб при их виде разве что жертва «популяризаторов науки», которую они уже сумели отучить от пытливости. Для того они и пугают люд такими понятиями как «апофения» и pattern recognition bias, на самом деле совсем не стремясь и даже опасаясь воспитывать у простого трудящегося критическое мышление.

Предупредить соответствующий тип размышления им любезно помогают также те, кого они вроде как полагают врагами, обзывая «фриками», «антинаучными мракобесами» и т.д. В их числе одни из первых — авторы «Новой хронологии», которые устраивают диверсию, в поисках таких дублей поступая столь нарочито нелепо, что, например, на основании того лишь факта, что Иван Грозный при крещении получил имя Тит, отождествляют его с императором Титом Флавием. Впрочем, так и задумано: ведь нет лучше метода, чтобы поддержать мейнстрим, нежели маргинализировать оппозицию: такие вот единство и борьба противоположностей.

Серьёзные исследователи, правда, на всех вышепоименованных не обращают ровным счётом никакого внимания, почему-то и далее преспокойно полагая, что не только Амлед уподоблен Бруту вполне намеренно, но и что вообще все такие дубли возникают по одному принципу.

Объяснять это обычно принято тем, что, мол, в те времена самостоятельная ценность всякого события оценивалась куда менее, нежели его сходство с неким предшествовавшим, которое оттого крайне преувеличивалось. Особенно этим страдают всякие хроники, содержимое которых подогнано под Ветхий Завет. Кроме того, история вообще мнилась склонной по поводу и без зацикливаться, подобной змею-самоеду, οὐροβόρος.

#iskander
«Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 1/16 ➡️

Другой, радикальный, совсем не академический вывод, который иные здесь делают, предполагает, что об истории того времени просто очень уж мало сохранилась, отчего по большей части её приходилось придумывать впоследствии, такими вот «заплатками» порой «затыкая» в надежде, что никто не заметит.

Вне зависимости от мотивов, по которым так вышло, как результат мы не можем быть уверены, осталось ли во взятом нами сюжете и ему подобных «исправленных», дабы стать дублями, хоть что-то от их изначальности, исторической правды. При этом многие народы только либо преимущественно в таком виде и знали Клио, музу истории, отчего уверенно судить об их прошлом становится порой затруднительно…

Ещё в XVIII–XIX вв. не принято было церемониться по этому поводу с выводами: в частности, Маркс совершенно в духе времени относил азиатов к «внеисторическим» (geschichtslos) народам. Ещё ранее Гиббон во «Взлёте и падении…» (1776) приходил к выводу, что «искусство и гений истории … никогда не были известны азиатам, которым неведомы законы критики».

Маркс затем распространяет это мнение и на некоторые европейские народы, в частности, упоминает как раз скандинавов, возможно, под впечатлением, схожим с тем, которое оставила у нас легенда об Амледе. Впрочем, стоит ли их отдельно выделять? Ведь, если мы припомним прежний тезис о том, что Средние века были чем-то вроде реазиатизации Европы, то просто окажется, что тогда азиатами стали все.

Это вполне ожидаемо, учитывая, что история — изобретение Европы, появляющееся впервые, как и вообще очень многое, лишь в Греции. Иным же народам, как правило, присуще отношение, которое описал уже Лукиан в своём труде «Как правильно писать историю»: «Эти люди, по-видимому, не знают, что у … поэтических произведений одни задачи и свои особые законы, у истории другие … это большой — вернее, огромный — недостаток, если кто не умеет отличать … и начнет вносить в историю принадлежащие поэзии украшения, мифы и похвальные речи и свойственные им преувеличения».

Конечно, и грекам с римлянами зачастую бывало в этом отношении далеко до идеала. Собственно, история самого Луция Брута тоже весьма сказочна, как и, возможно, вообще всё, что известно о Вечном городе эпохи царства, а то и вовсе, скажем, Первой пунической войны. Как замечает Р. Ю. Виппер (2016 [1908]), «наиболее скептичные исследователи решаются начинать достоверную историю Рима лишь с III в. до Р.X., а во всей … переданной истории … предшествующих столетий готовы видеть лишь политико-исторический роман, сочиненный поколениями конца республики».

Как сообщает М. Витби (2008), Каллисфен, описывая деяния Александра, явно намеренно искажал события так, чтобы создать аллюзию на сказания Гомера, которого великий македонец, как известно, чтил. Как следствие, «различение „реальности“ и её репрезентации обречено быть непростым». Впрочем, передаёт Лукиан, совсем уж далёкую от реальности выдумку Александр попросту утопил в Гидаспе «со словами: „И с тобой бы следовало сделать то же, Аристобул, за то, что ты [пишешь в этой книге, что] … убивал слонов одним ударом“». Также, по Витби, и описание смертного одра Юлиана Философа (он же Отступник) аналогично неспроста столь напоминает последние моменты Сократа, но, «по-видимому, намеренно старается отразить жажду императора походить на своего кумира».

Во всех упомянутых случаях, однако, речь идёт всё же во многом об Азии, событиях, удалённых во времени и/или пространстве от той самой, классической Античности, так что тезис страдает несильно.

#iskander
⬅️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 2/16 ➡️

Всё это, напомню, никакой не секрет для специалиста по эпохе, но рутинные реалии его с ней работы, о чём я уже подробно писал, приводя в качестве примера скептицизм того же Виппера, не увидевшего никакой проблемы в том, чтобы крайне невысоко оценить достоверность сведений даже таких титанов как Аристотель и Плутарх, затрагивающих Афины VII–VI вв.

Если уж и этим нельзя особенно доверять, то чего ожидать от непосредственных, несомненных азиатов, там всё должно бы быть совсем плохо, не так ли? Однако там мы видим, напротив, глубокую распущенность в отношении критицизма: на явные дубли принято обыкновенно попросту закрывать глаза. Но, может, в том-то всё и дело, что тем, кто изучает историю того периода, прекрасно известно, что за бездна открывается, стоит им только распахнуть веки?

В этом отношении было бы особенно любопытно изучать такое по понятным причинам популярное в отечественных реалиях явление, как монгольские завоевания XIII в. Критический подход по отношению к ним запредельно маргинализирован «рассуждениями» навроде тех, в которых совершаются далекоидущие выводы из названий по типу «Тартария» на картах раннего Нового времени, или же занятые какой ещё похожей чепухой.

Ничем не лучше и на первый взгляд куда более основательная критика, к которой прибегает тот же Д. Е. Галковский, на деле осуществляемая по принципу необоснованной дедукции, когда неясно на чём основанные общие положения широко применяются к частностям. В точности же такова, что интересно, мгм, методология и самого простого обывателя, твёрдо убеждённого, что простого «здравого смысла» достаточно для очередного, как это кое-где называют, «немоглизма». Например, этого «принципа» такому обычно оказывается достаточно, чтобы признать логистически невозможными походы монголов.

Антропология примерно до сер. XX в. тоже запросто позволяла себе универсализм, громкие обобщения и метанарративы. Структурная революция К. Леви-Стросса сменила принцип на ровно противоположный, после чего стало общепринятым смотреть конкретно и точно, не сочиняя верных на все случаи жизни законов — навроде тех, которые вдохновили в т.ч. марксистские формации. Критикуя своего коллегу Б. Малиновского и его подход, согласно которому «на основании эмпирических исследований какого-либо общества можно достичь универсальных объяснений», французский исследователь (2001 [1958]) обозначает его как «своеобразное сочетание догматизма и эмпиризма», который трудно не обвинить в «упрощенчестве и априорности». Этот же подход был характерным know-how таких личностей как Э. Тейлор и Дж. Фрэзер: тем самым оказывается, по иронии, что Д. Е. в таких случаях рассуждает на безнадёжно устаревшем уровне столь нелюбимых ими англичан.

Без сомнения, одна из основных задач постдегианства — преодоление подхода «этого не может быть, потому что не может быть никогда», при котором первоисточники, которые по идее для подобных выводов надо бы сперва деконструировать, даже не рассматриваются, и не эпоха объявляется сомнительной на основании их слабости, а наоборот.

Состояние оных источников, когда дело касается монголов, действительно зачастую оставляет желать лучшего: с годами историческая критика в их отношении, как это вообще часто бывает, осуществила беспощадную резню. Это касается, например, такого свода законов как «Яса Чингис-хана»: как сообщают монголоведы Н. Н. Крадин и Т. Д. Скрынникова (2022 [2006]), ранее было «принято считать, что наиболее подробные сведения о составе Ясы … содержатся в трактате египетского писателя XV в. ал-Макризи», где, собственно, «черпали информацию … все интерпретаторы»; однако «Д. Айалон (1971–73) убедительно показал, что все сведения о Ясе — вымысел автора».

Кроме того, «Сокровенное сказание монголов», один из основных текстов, вовсе «не содержит читать далее…

#iskander
⬅️⬆️ «Les conquêtes mongoles n’ont pas eu lieu, или О возвращении македонца», 3/16 ➡️