Так вот, если вам показалось, что советский перевод «Над пропастью во ржи» получился слишком вылизанным, и современные должны быть лучше, то нет. Вторая версия, опубликованная в 1998 году, принадлежит перу Сергея Махова (который почему-то пишет фамилию автора как Салинджер, а не Сэлинджер — ну допустим) и называется «Обрыв на краю ржаного поля детства» (несколько тяжеловесно, ну опять же, допустим). Махов называет перевод Ковалевой «совковым» и «женским» (а вот тут к нему уже серьезные вопросы). Видимо, чтобы сделать текст более «мужским», Махов пишет на типичном для 1990-х годов жаргоне.

Поясняет выбор лексики переводчик в том же стиле:

«Дело вот в чем: повесть написана на нью-йоркской юношеской фене конца 1940-х годов. Так вот, господа искусствоведы, московский подростковый говорок сто очков вперед даст любому нью-йоркскому, гонконгскому и иже с ними. Короче, обидно мне стало за «великий и могучий», я принял вызов и напичкал языковой поток словечками и выраженьицами ученическими, тусовочными и даже блатными и матерными».

📝 Местами, конечно, Махов лучше попадает в язык оригинала, чем Ковалева. Но только местами. Потому что другими местами он делает, например, такое: зачем-то начинает переводить имена собственные (Нью-Йорк у него Новый Йорк, Центральный парк — Главный сад, Голливуд — Холливуд, бейсбольная перчатка становится «лаптёжной», очевидно, нью-йоркские молодые люди в 1940-х годах в представлении Махова играли в лапту) или вводит сниженную лексику туда, где ее у Сэлинджера и не было. Например, оригинальное слово guy («парень») Махов переводит как «чувачило», creepy guys (я бы перевела как «стрёмные ребята») у него превращаются в «чувачки-говнючки», а доллар он почему-то называет «рваным». Получаются примерно такие диалоги:

— А где на фиг взял такую кепку?
— В Новом Йорке.
— Почем?
— Один рваный.

Но иногда, видимо, и у самого Махова заканчивается соответствующий словарный запас, и он мешает «говорок» с предложениями из советского перевода и словами другой стилистики, переводя прямую речь тех же подростков так: «Думая о нем не слишком много, а в меру, обнаруживаешь — живет не так уж плохо». Сбой матрицы какой-то.

📝 И, наконец, перевод Максима Немцова «Ловец на хлебном поле» 2008 года. К сожалению, вырулить на золотую середину ему тоже не получилось, и пошел он скорее по стопам Махова, заменяя вполне нейтральную оригинальную лексику на нечто из подворотни. Например, обычное слово hat (шапка) у него местами превращается в «кепарь», обычные сigarettes становятся «сигами», store («магазин») — «магазом», фраза I didn’t want («я не хотел») звучит как «не в жилу было». В итоге получаем:

🫥 I sat up in bed and smoked another cigarette. It tasted lousy (Я сел в кровати и выкурил еще одну сигарету. Вкус был отвратительным) — «Выкурил еще сигу. На вкус — параша».

🫥 She probably knew what a phony slob he was (я бы перевела как «наверное, она сама знала, каким высокомерным тупицей он был») — «Наверное сама знает, что он дутый халдей».

В общем, очень много вопросов, очень мало ответов. «Над пропастью во ржи» я читала очень давно, в переводе Ковалевой — видимо, перечитывать буду либо ее же текст, либо (предпочтительнее) оригинал.