«К сожалению, чтобы человек нашел время прочесть Поиски, ему нужно серьезно заболеть или сломать ногу», — говорил Роберт Пруст, брат Марселя. Моя поездка в Израиль обернулась тем, что у меня на ноге образовалась большая рана, напоминающая, без преувеличений, кратер. Все терпимо, но я стараюсь не ходить на дальние расстояния. Не то, чтобы я стала сильно больше читать, но иногда получалось выкраивать время — пару дней назад листала «Лето с Прустом», которое очень давно ждала — из-за эссе Юлии Кристевой, которое есть в этом сборнике.
На меня неожиданно серьезно повлиял выход этой книги: когда я узнала, что там будет эссе Кристевой (постструктуралистки и ученицы Барта), так вдохновилась, что начала читать Пруста, угорела по нему и записалась на французский. А еще я много думала о том, почему меня так заинтересовал Пруст: я как человек, который со школы чувствовал несправедливый перевес в сторону мужчин в каноне, была удивлена своим новым увлечением.
Сначала я думала: все дело в том, что я отдыхаю на Прусте. Когда я его читаю, мне кажется, что я снова в Алексине у бабушки в саду, лежу на скамейке и читаю Тургенева (которого я, на удивление, очень любила подростком). Тогда время тянулось медленно, а книги были бесконечными, и в этом была их красота.
Сейчас, прочтя фрагменты из «Лета с..», я вижу пересечение того, как работал Пруст, со своими мыслями о литературе. Кристева в своем эссе ссылается на две его цитаты: «Прекрасные книги написаны на некоем подобии иностранного языка» и «Долг и задача писателя те же, что у переводчика», подразумевая, что задача автора перевести свои чувства на язык текста. Кристева, конечно, сумела написать это лучше меня, поэтому я просто приведу ее цитату:
Пруст полагает, что писатель живет в мире, полном чувств, бурлящем эмоциями и самом что ни на есть сокровенном. Его бесконечные, полные остроумия и неслыханной мудрости фразы вызывают ощущение многогранности и изменчивости чувств. Эта калейдоскопичность, характеризующая прустовский стиль, — свидетельство его сопротивления описательной литературе <...>.
Вообще, после Пруста писать по меньшей мере боязно. Я пишу по ночам, особенно романы, и тогда мне порой случается открыть страницу-другую Поисков: я вслушиваюсь и наслаждаюсь, словно проникаю внутрь и в этом почти галлюцинаторном состоянии втекаю во французский язык, в этот «приемный язык», ставший моим, зоркий и восприимчивый. Чтение Пруста — больше, чем упражнение, это истинный опыт, через который, мне кажется, должен пройти всякий писатель, чтобы найти собственный путь.
«К сожалению, чтобы человек нашел время прочесть Поиски, ему нужно серьезно заболеть или сломать ногу», — говорил Роберт Пруст, брат Марселя. Моя поездка в Израиль обернулась тем, что у меня на ноге образовалась большая рана, напоминающая, без преувеличений, кратер. Все терпимо, но я стараюсь не ходить на дальние расстояния. Не то, чтобы я стала сильно больше читать, но иногда получалось выкраивать время — пару дней назад листала «Лето с Прустом», которое очень давно ждала — из-за эссе Юлии Кристевой, которое есть в этом сборнике.
На меня неожиданно серьезно повлиял выход этой книги: когда я узнала, что там будет эссе Кристевой (постструктуралистки и ученицы Барта), так вдохновилась, что начала читать Пруста, угорела по нему и записалась на французский. А еще я много думала о том, почему меня так заинтересовал Пруст: я как человек, который со школы чувствовал несправедливый перевес в сторону мужчин в каноне, была удивлена своим новым увлечением.
Сначала я думала: все дело в том, что я отдыхаю на Прусте. Когда я его читаю, мне кажется, что я снова в Алексине у бабушки в саду, лежу на скамейке и читаю Тургенева (которого я, на удивление, очень любила подростком). Тогда время тянулось медленно, а книги были бесконечными, и в этом была их красота.
Сейчас, прочтя фрагменты из «Лета с..», я вижу пересечение того, как работал Пруст, со своими мыслями о литературе. Кристева в своем эссе ссылается на две его цитаты: «Прекрасные книги написаны на некоем подобии иностранного языка» и «Долг и задача писателя те же, что у переводчика», подразумевая, что задача автора перевести свои чувства на язык текста. Кристева, конечно, сумела написать это лучше меня, поэтому я просто приведу ее цитату:
Пруст полагает, что писатель живет в мире, полном чувств, бурлящем эмоциями и самом что ни на есть сокровенном. Его бесконечные, полные остроумия и неслыханной мудрости фразы вызывают ощущение многогранности и изменчивости чувств. Эта калейдоскопичность, характеризующая прустовский стиль, — свидетельство его сопротивления описательной литературе <...>.
Вообще, после Пруста писать по меньшей мере боязно. Я пишу по ночам, особенно романы, и тогда мне порой случается открыть страницу-другую Поисков: я вслушиваюсь и наслаждаюсь, словно проникаю внутрь и в этом почти галлюцинаторном состоянии втекаю во французский язык, в этот «приемный язык», ставший моим, зоркий и восприимчивый. Чтение Пруста — больше, чем упражнение, это истинный опыт, через который, мне кажется, должен пройти всякий писатель, чтобы найти собственный путь.
BY пограничное письмо | аня кузнецова
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Apparently upbeat developments in Russia's discussions with Ukraine helped at least temporarily send investors back into risk assets. Russian President Vladimir Putin said during a meeting with his Belarusian counterpart Alexander Lukashenko that there were "certain positive developments" occurring in the talks with Ukraine, according to a transcript of their meeting. Putin added that discussions were happening "almost on a daily basis." The next bit isn’t clear, but Durov reportedly claimed that his resignation, dated March 21st, was an April Fools’ prank. TechCrunch implies that it was a matter of principle, but it’s hard to be clear on the wheres, whos and whys. Similarly, on April 17th, the Moscow Times quoted Durov as saying that he quit the company after being pressured to reveal account details about Ukrainians protesting the then-president Viktor Yanukovych. Given the pro-privacy stance of the platform, it’s taken as a given that it’ll be used for a number of reasons, not all of them good. And Telegram has been attached to a fair few scandals related to terrorism, sexual exploitation and crime. Back in 2015, Vox described Telegram as “ISIS’ app of choice,” saying that the platform’s real use is the ability to use channels to distribute material to large groups at once. Telegram has acted to remove public channels affiliated with terrorism, but Pavel Durov reiterated that he had no business snooping on private conversations. "The argument from Telegram is, 'You should trust us because we tell you that we're trustworthy,'" Maréchal said. "It's really in the eye of the beholder whether that's something you want to buy into." On December 23rd, 2020, Pavel Durov posted to his channel that the company would need to start generating revenue. In early 2021, he added that any advertising on the platform would not use user data for targeting, and that it would be focused on “large one-to-many channels.” He pledged that ads would be “non-intrusive” and that most users would simply not notice any change.
from kr
