Бывают книги, с которыми не хочется прощаться: превращаешь саму себя в медленный разумный кисель, чтобы подольше порастекаться по страницам. Для меня, существа-электровеника, это тотальное изменение естества, потому что моя норма (нет, Сорокин тут ни при чем) — это прочитать книжку за ночь, пока не начнут вываливаться глаза, и схватиться за следующую.
«Это здесь» я растянула на месяц, потому что мне хотелось быть там: в пространстве айзенберговской меланхолии, которая настолько же похожа на мою внутренне, насколько и отличается внешне. Я не пью каждый вечер в поэтических компаниях (для такой роскоши у меня слишком много ответственности и слишком мало здоровья), не работаю грузчиком или лифтером (и даже не архитектором, как сам Айзенберг), и возвышенной бедности советского интеллигента предпочитаю шестизначную зарплату.
Но какая же родная потерянность сквозит в этом тексте, какая щенячья, стыдящаяся самой себя привязанность к каждому другу (а друзья постоянно уезжают, спиваются, болеют и умирают), какое честное здесь признание в собственных нелепости и тоске. Это очень человечный рассказ о местах и лицах, а ещё о том, как трудно разглядеть собственное лицо посреди галдящей вокруг жизни. Да и стоит ли заниматься напряженным самосозерцанием, когда твои близкие пишут важные вещи, когда повсеместно случаются трагедии, комедии и анекдоты, когда жизнь страшна, но это не новость, когда жизнь прозрачна и удивительна, и это осознание всегда ранит как в первый раз.
Царапнуло. Полюбила. Спасибо.
«Ностальгия смягчает убожество, переводит его в другое состояние. появляется дистанция, и «сквозь прощальные слезы» все видится жалким, несуразным, родным».
Бывают книги, с которыми не хочется прощаться: превращаешь саму себя в медленный разумный кисель, чтобы подольше порастекаться по страницам. Для меня, существа-электровеника, это тотальное изменение естества, потому что моя норма (нет, Сорокин тут ни при чем) — это прочитать книжку за ночь, пока не начнут вываливаться глаза, и схватиться за следующую.
«Это здесь» я растянула на месяц, потому что мне хотелось быть там: в пространстве айзенберговской меланхолии, которая настолько же похожа на мою внутренне, насколько и отличается внешне. Я не пью каждый вечер в поэтических компаниях (для такой роскоши у меня слишком много ответственности и слишком мало здоровья), не работаю грузчиком или лифтером (и даже не архитектором, как сам Айзенберг), и возвышенной бедности советского интеллигента предпочитаю шестизначную зарплату.
Но какая же родная потерянность сквозит в этом тексте, какая щенячья, стыдящаяся самой себя привязанность к каждому другу (а друзья постоянно уезжают, спиваются, болеют и умирают), какое честное здесь признание в собственных нелепости и тоске. Это очень человечный рассказ о местах и лицах, а ещё о том, как трудно разглядеть собственное лицо посреди галдящей вокруг жизни. Да и стоит ли заниматься напряженным самосозерцанием, когда твои близкие пишут важные вещи, когда повсеместно случаются трагедии, комедии и анекдоты, когда жизнь страшна, но это не новость, когда жизнь прозрачна и удивительна, и это осознание всегда ранит как в первый раз.
Царапнуло. Полюбила. Спасибо.
«Ностальгия смягчает убожество, переводит его в другое состояние. появляется дистанция, и «сквозь прощальные слезы» все видится жалким, несуразным, родным».
And indeed, volatility has been a hallmark of the market environment so far in 2022, with the S&P 500 still down more than 10% for the year-to-date after first sliding into a correction last month. The CBOE Volatility Index, or VIX, has held at a lofty level of more than 30. The channel appears to be part of the broader information war that has developed following Russia's invasion of Ukraine. The Kremlin has paid Russian TikTok influencers to push propaganda, according to a Vice News investigation, while ProPublica found that fake Russian fact check videos had been viewed over a million times on Telegram. Since its launch in 2013, Telegram has grown from a simple messaging app to a broadcast network. Its user base isn’t as vast as WhatsApp’s, and its broadcast platform is a fraction the size of Twitter, but it’s nonetheless showing its use. While Telegram has been embroiled in controversy for much of its life, it has become a vital source of communication during the invasion of Ukraine. But, if all of this is new to you, let us explain, dear friends, what on Earth a Telegram is meant to be, and why you should, or should not, need to care. At its heart, Telegram is little more than a messaging app like WhatsApp or Signal. But it also offers open channels that enable a single user, or a group of users, to communicate with large numbers in a method similar to a Twitter account. This has proven to be both a blessing and a curse for Telegram and its users, since these channels can be used for both good and ill. Right now, as Wired reports, the app is a key way for Ukrainians to receive updates from the government during the invasion. The War on Fakes channel has repeatedly attempted to push conspiracies that footage from Ukraine is somehow being falsified. One post on the channel from February 24 claimed without evidence that a widely viewed photo of a Ukrainian woman injured in an airstrike in the city of Chuhuiv was doctored and that the woman was seen in a different photo days later without injuries. The post, which has over 600,000 views, also baselessly claimed that the woman's blood was actually makeup or grape juice.
from us
