В ушедшем году многое было в первый раз, как будто это самое начало жизни. В последнее время мне оно часто снится, это самое начало — подростковые годы, те самые 12-15. Деревня, где я гну спину на бесконечной прополке картошки и сижу с удочкой у реки Олым. Сельская церковь, где я ночью читаю часы в стихаре при свете свечи. Дядькин сарай, где я учусь паять микросхемы на принесённом ему в починку телевизоре "Юность". Резаная рана ноги, которую мне зашивали в заводской поликлинике в посёлке кривой иглой без наркоза, а я смотрел и не понимал, почему у окружающих такие бледные лица. Перестроечная Москва с её бесконечными митингами непонятно кого непонятно за что и пустыми полками магазинов. Трамвайная остановка, на которой я при минус 30 грызу мороженое и жду трамвай, на котором надо ехать в школу. Школьный поэтический театр, где моя эпизодическая роль в спектакле по Ахматовой сводилась к тому, чтобы, когда Алина своим высоким сопрано провозгласила: "тогда пришли враги и сказали нам" — выйти из-за кулисы в роли того самого врага, сделать страшное лицо и как можно более низким голосом заявить залу: "спойте нам песни сионские" — а потом снова высокий женский: "како воспоём песнь Господу нашему в стране чужой?" Маленькая фотолаборатория в чулане, где я, вооружившись увеличителем, проявителями и фиксажами, с красной лампой творю магию проявки фотоснимков. Самая первая "философская" статья в жизни, написанная для школьного журнала — точнее, напечатанная на печатной машинке: "Свобода выбора и свобода отказа".
И книги. Много-много книг. Я никогда потом столько не читал, сколько в эти начальные годы. В дороге, в паузах между уроками, вечером перед сном с фонариком, в любые выходные. Некоторые книги я перечитывал по три-четыре-пять раз, и в тетрадке писал свои впечатления от прочитанного, ещё и в порядке тренировки тайнописи кодируя записи собственноручно изобретённым двоичным шифром. Труднее было найти тех, с кем прочитанное можно обсудить — родители были страшно заняты: на них свалилась та самая перестройка с её борьбой за выживание, а сверстников интересовало что угодно, кроме книг. Мне тогда казалось, что, когда стану взрослым, таких людей будет в моём кругу общения гораздо больше — ох, как же я ошибался.
А ещё я хорошо помню свой тогдашний страх. Что когда-нибудь через много лет мне будет около пятидесяти, я буду сидеть, смотреть в зеркало на своё постаревшее лицо и думать, что вот, столько было надежд на эту жизнь, а ничего в итоге не получилось, оказалась она самой обычной и даже скучной. Сейчас, в сорок семь, уже точно можно сказать: не сбылось. Она вышла очень даже интересной, причём с каждым годом всё более. Есть что вспомнить, мягко говоря, причём про каждый из этапов. Вот только вспоминать-то особо (и слава Богу, кстати!) и некогда: есть чем заняться в самом что ни на есть настоящем.
Настоящее — вот сейчас главное слово в моём словаре. Во всех его значениях — от "теперешнее" до "подлинное". Но так было и в детстве, совсем уже раннем: когда ещё в детсадовском возрасте одногруппнику его папа купил пластиковый игрушечный автомат, родители спросили меня, хотел бы я себе такой же. И я сказал, что нет, мне надо настоящий. "Кого убивать-то будешь?" — спросила бабушка. Я сказал: никого, я буду людей защищать. Помню, как хмыкнул папа — он-то у меня был совсем пацифист.
Сейчас у меня есть надежда, что мои читатели — те, кто на меня подписаны, кто пишет комментарии, даже кто заходит почитать время от времени — находят в моих текстах тоже что-то настоящее именно для себя. И очень радостно, если так. Меня часто критикуют за сумбурность, отрывочность, "несистемность" мысли — ну и нормально, блог тем и отличается от трактата или книги, что ты наскоро пишешь в него именно то, что думаешь в данный конкретный миг, в самом сыром виде. Это уж потом — увеличитель, проявитель, фиксаж. В моменте же главное — найти кадр и вовремя нажать на кнопку. Стоп, снято.
И, да. Поздравляю всех с днём Веры, Надежды, Любви и Софии.
В ушедшем году многое было в первый раз, как будто это самое начало жизни. В последнее время мне оно часто снится, это самое начало — подростковые годы, те самые 12-15. Деревня, где я гну спину на бесконечной прополке картошки и сижу с удочкой у реки Олым. Сельская церковь, где я ночью читаю часы в стихаре при свете свечи. Дядькин сарай, где я учусь паять микросхемы на принесённом ему в починку телевизоре "Юность". Резаная рана ноги, которую мне зашивали в заводской поликлинике в посёлке кривой иглой без наркоза, а я смотрел и не понимал, почему у окружающих такие бледные лица. Перестроечная Москва с её бесконечными митингами непонятно кого непонятно за что и пустыми полками магазинов. Трамвайная остановка, на которой я при минус 30 грызу мороженое и жду трамвай, на котором надо ехать в школу. Школьный поэтический театр, где моя эпизодическая роль в спектакле по Ахматовой сводилась к тому, чтобы, когда Алина своим высоким сопрано провозгласила: "тогда пришли враги и сказали нам" — выйти из-за кулисы в роли того самого врага, сделать страшное лицо и как можно более низким голосом заявить залу: "спойте нам песни сионские" — а потом снова высокий женский: "како воспоём песнь Господу нашему в стране чужой?" Маленькая фотолаборатория в чулане, где я, вооружившись увеличителем, проявителями и фиксажами, с красной лампой творю магию проявки фотоснимков. Самая первая "философская" статья в жизни, написанная для школьного журнала — точнее, напечатанная на печатной машинке: "Свобода выбора и свобода отказа".
И книги. Много-много книг. Я никогда потом столько не читал, сколько в эти начальные годы. В дороге, в паузах между уроками, вечером перед сном с фонариком, в любые выходные. Некоторые книги я перечитывал по три-четыре-пять раз, и в тетрадке писал свои впечатления от прочитанного, ещё и в порядке тренировки тайнописи кодируя записи собственноручно изобретённым двоичным шифром. Труднее было найти тех, с кем прочитанное можно обсудить — родители были страшно заняты: на них свалилась та самая перестройка с её борьбой за выживание, а сверстников интересовало что угодно, кроме книг. Мне тогда казалось, что, когда стану взрослым, таких людей будет в моём кругу общения гораздо больше — ох, как же я ошибался.
А ещё я хорошо помню свой тогдашний страх. Что когда-нибудь через много лет мне будет около пятидесяти, я буду сидеть, смотреть в зеркало на своё постаревшее лицо и думать, что вот, столько было надежд на эту жизнь, а ничего в итоге не получилось, оказалась она самой обычной и даже скучной. Сейчас, в сорок семь, уже точно можно сказать: не сбылось. Она вышла очень даже интересной, причём с каждым годом всё более. Есть что вспомнить, мягко говоря, причём про каждый из этапов. Вот только вспоминать-то особо (и слава Богу, кстати!) и некогда: есть чем заняться в самом что ни на есть настоящем.
Настоящее — вот сейчас главное слово в моём словаре. Во всех его значениях — от "теперешнее" до "подлинное". Но так было и в детстве, совсем уже раннем: когда ещё в детсадовском возрасте одногруппнику его папа купил пластиковый игрушечный автомат, родители спросили меня, хотел бы я себе такой же. И я сказал, что нет, мне надо настоящий. "Кого убивать-то будешь?" — спросила бабушка. Я сказал: никого, я буду людей защищать. Помню, как хмыкнул папа — он-то у меня был совсем пацифист.
Сейчас у меня есть надежда, что мои читатели — те, кто на меня подписаны, кто пишет комментарии, даже кто заходит почитать время от времени — находят в моих текстах тоже что-то настоящее именно для себя. И очень радостно, если так. Меня часто критикуют за сумбурность, отрывочность, "несистемность" мысли — ну и нормально, блог тем и отличается от трактата или книги, что ты наскоро пишешь в него именно то, что думаешь в данный конкретный миг, в самом сыром виде. Это уж потом — увеличитель, проявитель, фиксаж. В моменте же главное — найти кадр и вовремя нажать на кнопку. Стоп, снято.
И, да. Поздравляю всех с днём Веры, Надежды, Любви и Софии.
BY ЧАДАЕВ
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Oleksandra Matviichuk, a Kyiv-based lawyer and head of the Center for Civil Liberties, called Durov’s position "very weak," and urged concrete improvements. But Telegram says people want to keep their chat history when they get a new phone, and they like having a data backup that will sync their chats across multiple devices. And that is why they let people choose whether they want their messages to be encrypted or not. When not turned on, though, chats are stored on Telegram's services, which are scattered throughout the world. But it has "disclosed 0 bytes of user data to third parties, including governments," Telegram states on its website. The regulator said it has been undertaking several campaigns to educate the investors to be vigilant while taking investment decisions based on stock tips. Two days after Russia invaded Ukraine, an account on the Telegram messaging platform posing as President Volodymyr Zelenskiy urged his armed forces to surrender. Stocks dropped on Friday afternoon, as gains made earlier in the day on hopes for diplomatic progress between Russia and Ukraine turned to losses. Technology stocks were hit particularly hard by higher bond yields.
from ms
