Реставрация произведения нидерландского художника Яна Провоста в Государственном Эрмитаже позволила разглядеть исчезнувшие подробности https://www.theartnewspaper.ru/posts/20250529-vwml/
The Art Newspaper Russia
Кораблекрушение у аббатства и другие детали алтарной картины «Мария во славе»
Реставрация произведения нидерландского художника Яна Провоста в Государственном Эрмитаже позволила разглядеть исчезнувшие подробности. Некоторые из них были навеяны натурной реальностью, что не так уж часто встречается в церковном искусстве
Forwarded from Здравые смыслы
Стихотворение дня
Прохожий
Исполнен душевной тревоги,
В треухе, с солдатским мешком,
По шпалам железной дороги
Шагает он ночью пешком.
Уж поздно. На станцию Нара
Ушел предпоследний состав.
Луна из-за края амбара
Сияет, над кровлями встав.
Свернув в направлении к мосту,
Он входит в весеннюю глушь,
Где сосны, склоняясь к погосту,
Стоят, словно скопища душ.
Тут летчик у края аллеи
Покоится в ворохе лент,
И мертвый пропеллер, белея,
Венчает его монумент.
И в темном чертоге вселенной,
Над сонною этой листвой
Встает тот нежданно мгновенный,
Пронзающий душу покой.
Тот дивный покой, пред которым,
Волнуясь и вечно спеша,
Смолкает с опущенным взором
Живая людская душа.
И в легком шуршании почек,
И в медленном шуме ветвей
Невидимый юноша-летчик
О чем-то беседует с ней.
А тело бредет по дороге,
Шагая сквозь тысячи бед,
И горе его, и тревоги
Бегут, как собаки, вослед.
Николай Заболоцкий
Прохожий
Исполнен душевной тревоги,
В треухе, с солдатским мешком,
По шпалам железной дороги
Шагает он ночью пешком.
Уж поздно. На станцию Нара
Ушел предпоследний состав.
Луна из-за края амбара
Сияет, над кровлями встав.
Свернув в направлении к мосту,
Он входит в весеннюю глушь,
Где сосны, склоняясь к погосту,
Стоят, словно скопища душ.
Тут летчик у края аллеи
Покоится в ворохе лент,
И мертвый пропеллер, белея,
Венчает его монумент.
И в темном чертоге вселенной,
Над сонною этой листвой
Встает тот нежданно мгновенный,
Пронзающий душу покой.
Тот дивный покой, пред которым,
Волнуясь и вечно спеша,
Смолкает с опущенным взором
Живая людская душа.
И в легком шуршании почек,
И в медленном шуме ветвей
Невидимый юноша-летчик
О чем-то беседует с ней.
А тело бредет по дороге,
Шагая сквозь тысячи бед,
И горе его, и тревоги
Бегут, как собаки, вослед.
Николай Заболоцкий
Forwarded from введение к отсутствующему
методическое
=================
уже много лет подряд, получая от студентов и аспирантов разных университетов, почтенных и не очень, известных и мало что говорящих, сообщения, регулярно вздрагиваю и опускаю в бессилии руки – натыкаясь на разнообразные формулировки одного и того же положения –
- «отсылаю текст, пока без примечаний», «высылаю черновой вариант работы, без сносок, вставлю их в конце», «работа уже в целом сделана, осталась библиография и сноски» и т.д. и т.п. –
- и нет, речь не о том, что ссылки не унифицированы, список литературы сделан не по стандарту и проч. – а именно об отсутствии или явной неполноте –
- то есть авторы смотрят на ссылки и библиографию как на некую формальность: поля, отступы, оформление титульного листа и проч., то, что не относится к сути дела –
- не понимая, что ссылки – это содержательная часть работы, и указание на значимые работы, и отсылка к конкретным авторам, и указание, откуда именно взята цитата, с возможностью установить, напр., каким изданием он пользовался… -
- и здесь можно было бы пуститься в разглагольствования по поводу «сколь плохи студенты и аспиранты», «а вот в наше время!...» и проч. – но нет, я сильно о другом –
- о том, что отучившись уже сколько-то лет, зачастую в довольно неплохих местах, благополучно сдав сколько-то письменных работ – многие из них так ни разу и не повстречались, не оказались в ситуации, когда поняли бы смысл всей этой «бахромы» и почему она столь важна – и даже почему бывают работы, в которых как раз библиография может оказаться самым важным и ценным –
- а это говорит о преподавателях, о том, как устроено обучение – и ведь действительно, достаточно открыть многие журналы и научные сборники, чтобы увидеть ровно то – ссылки как «формальность» -
- да и эти студенты и аспиранты, о которых речь – они ведь если еще не стали, то некоторые станут в будущем сами преподавателями, выучившись у тех, кто равно не понимал, не сознавал смысла ссылок, сносок и примечаний –
- ну и что они объясняют или объяснят другим? – ровно то самое, с чего и начал: «а формальности добавите потом»
=================
уже много лет подряд, получая от студентов и аспирантов разных университетов, почтенных и не очень, известных и мало что говорящих, сообщения, регулярно вздрагиваю и опускаю в бессилии руки – натыкаясь на разнообразные формулировки одного и того же положения –
- «отсылаю текст, пока без примечаний», «высылаю черновой вариант работы, без сносок, вставлю их в конце», «работа уже в целом сделана, осталась библиография и сноски» и т.д. и т.п. –
- и нет, речь не о том, что ссылки не унифицированы, список литературы сделан не по стандарту и проч. – а именно об отсутствии или явной неполноте –
- то есть авторы смотрят на ссылки и библиографию как на некую формальность: поля, отступы, оформление титульного листа и проч., то, что не относится к сути дела –
- не понимая, что ссылки – это содержательная часть работы, и указание на значимые работы, и отсылка к конкретным авторам, и указание, откуда именно взята цитата, с возможностью установить, напр., каким изданием он пользовался… -
- и здесь можно было бы пуститься в разглагольствования по поводу «сколь плохи студенты и аспиранты», «а вот в наше время!...» и проч. – но нет, я сильно о другом –
- о том, что отучившись уже сколько-то лет, зачастую в довольно неплохих местах, благополучно сдав сколько-то письменных работ – многие из них так ни разу и не повстречались, не оказались в ситуации, когда поняли бы смысл всей этой «бахромы» и почему она столь важна – и даже почему бывают работы, в которых как раз библиография может оказаться самым важным и ценным –
- а это говорит о преподавателях, о том, как устроено обучение – и ведь действительно, достаточно открыть многие журналы и научные сборники, чтобы увидеть ровно то – ссылки как «формальность» -
- да и эти студенты и аспиранты, о которых речь – они ведь если еще не стали, то некоторые станут в будущем сами преподавателями, выучившись у тех, кто равно не понимал, не сознавал смысла ссылок, сносок и примечаний –
- ну и что они объясняют или объяснят другим? – ровно то самое, с чего и начал: «а формальности добавите потом»
Forwarded from Подосокорский
65 лет назад умер поэт Борис Леонидович Пастернак (1890-1960). Корней Чуковский в своем дневнике писал о тех днях:
"Пришла Лида и сказала страшное: «Умер Пастернак». Оказывается, мне звонил Асмус. Хоронят его в четверг 2-го. Стоит прелестная невероятная погода — жаркая, ровная <...> яблони и вишни в цвету. Кажется, никогда еще не было столько бабочек, птиц, пчел, цветов, песен. Я целые дни на балконе: каждый час — чудо, каждый час что-нибудь новое, и он, певец всех этих облаков, деревьев, тропинок (даже в его «Рождестве» изображено Переделкино) <...> он лежит сейчас — на дрянной раскладушке, глухой и слепой, обокраденный <...> и мы никогда не услышим его порывистого, взрывчатого баса, не увидим его триумфального (очень болит голова, не могу писать).
Он был создан для триумфов, он расцветал среди восторженных приветствий аудиторий, на эстраде он был счастливейшим человеком, видеть обращенные к нему благодарные горячие глаза молодежи, подхватывающей каждое его слово, было его потребностью — тогда он был добр, находчив, радостен, немного кокетлив — в своей стихии! Когда же его сделали пугалом, изгоем, мрачным преступником — он переродился, стал чуждаться людей <...> я помню, как уязвило его, что он — первый поэт СССР — неизвестен никому в той больничной палате, куда положили его, —
И вы не смоете всей вашей
черной кровью
Поэта праведную кровь.
(Нет, не могу писать, голова болит.)
6 июня. Сейчас был у меня В.Ф. Асмус, который — единственный из всех профессоров и писателей — произнес речь на могиле Пастернака. Он один из душеприказчиков П<астерна>ка. Жена звонила ему из города, что на его имя все время приходят книги, подарки, благодарственные письма и т. д. Сейчас с запозданием из Англии приехала сестра Пастернака. Асмус встретил ее, когда она говорила в Доме творчества по телефону. Остановилась она у Зинаиды Николаевны. Когда после смерти Пастернака сделали рентгеновский снимок, оказалось, что у него рак легкого, поразивший все легкое <...> а П<астерна>к и не чувствовал. Только 6 мая он сказал А<сму>су: «Что-то у меня болит лопатка!»
Корнелий Зелинский, по наущению которого Московский университет уволил Кому Иванова за его близость к Пастернаку, теперь, с некоторым запозданием, захотел реабилитироваться. Поэтому он обратился к ректору у<ниверсите>та с просьбой: «Прошу удостоверить, что никакого письменного доноса на В.В. Иванова я не делал». Ректор удостоверил: «Никакого письменного доноса на В.В. Иванова К.Л. Зелинский не делал». Копию этой переписки Зелинский прислал Всеволоду Иванову.
Это рассказала мне Тамара Влад. Иванова. Она же сообщила мне, что Асмуса вызывали в университет и допрашивали: как смел он назвать Пастернака крупным писателем.
Он ответил:
— Я сам писатель, член Союза писателей, и полагаю, имею возможность без указки разобраться, кто крупный писатель, кто некрупный.
Фото: писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль несут крышку гроба Б.Л. Пастернака. 2 июня 1960 года
Из воспоминаний профессора Михаила Качана: «Во многих интеллигентских московских квартирах висели их фотографии. Чаще всего фотография с похорон Пастернака, на которой они тащат крышку гроба; потом появилась хохма: «Синявский и Даниэль несут свою скамью подсудимых».
"Пришла Лида и сказала страшное: «Умер Пастернак». Оказывается, мне звонил Асмус. Хоронят его в четверг 2-го. Стоит прелестная невероятная погода — жаркая, ровная <...> яблони и вишни в цвету. Кажется, никогда еще не было столько бабочек, птиц, пчел, цветов, песен. Я целые дни на балконе: каждый час — чудо, каждый час что-нибудь новое, и он, певец всех этих облаков, деревьев, тропинок (даже в его «Рождестве» изображено Переделкино) <...> он лежит сейчас — на дрянной раскладушке, глухой и слепой, обокраденный <...> и мы никогда не услышим его порывистого, взрывчатого баса, не увидим его триумфального (очень болит голова, не могу писать).
Он был создан для триумфов, он расцветал среди восторженных приветствий аудиторий, на эстраде он был счастливейшим человеком, видеть обращенные к нему благодарные горячие глаза молодежи, подхватывающей каждое его слово, было его потребностью — тогда он был добр, находчив, радостен, немного кокетлив — в своей стихии! Когда же его сделали пугалом, изгоем, мрачным преступником — он переродился, стал чуждаться людей <...> я помню, как уязвило его, что он — первый поэт СССР — неизвестен никому в той больничной палате, куда положили его, —
И вы не смоете всей вашей
черной кровью
Поэта праведную кровь.
(Нет, не могу писать, голова болит.)
6 июня. Сейчас был у меня В.Ф. Асмус, который — единственный из всех профессоров и писателей — произнес речь на могиле Пастернака. Он один из душеприказчиков П<астерна>ка. Жена звонила ему из города, что на его имя все время приходят книги, подарки, благодарственные письма и т. д. Сейчас с запозданием из Англии приехала сестра Пастернака. Асмус встретил ее, когда она говорила в Доме творчества по телефону. Остановилась она у Зинаиды Николаевны. Когда после смерти Пастернака сделали рентгеновский снимок, оказалось, что у него рак легкого, поразивший все легкое <...> а П<астерна>к и не чувствовал. Только 6 мая он сказал А<сму>су: «Что-то у меня болит лопатка!»
Корнелий Зелинский, по наущению которого Московский университет уволил Кому Иванова за его близость к Пастернаку, теперь, с некоторым запозданием, захотел реабилитироваться. Поэтому он обратился к ректору у<ниверсите>та с просьбой: «Прошу удостоверить, что никакого письменного доноса на В.В. Иванова я не делал». Ректор удостоверил: «Никакого письменного доноса на В.В. Иванова К.Л. Зелинский не делал». Копию этой переписки Зелинский прислал Всеволоду Иванову.
Это рассказала мне Тамара Влад. Иванова. Она же сообщила мне, что Асмуса вызывали в университет и допрашивали: как смел он назвать Пастернака крупным писателем.
Он ответил:
— Я сам писатель, член Союза писателей, и полагаю, имею возможность без указки разобраться, кто крупный писатель, кто некрупный.
Фото: писатели Андрей Синявский и Юлий Даниэль несут крышку гроба Б.Л. Пастернака. 2 июня 1960 года
Из воспоминаний профессора Михаила Качана: «Во многих интеллигентских московских квартирах висели их фотографии. Чаще всего фотография с похорон Пастернака, на которой они тащат крышку гроба; потом появилась хохма: «Синявский и Даниэль несут свою скамью подсудимых».
«Булгаков поставил себе диагноз: талантлив, и это не лечится». Интервью Алексея Варламова о жизни писателя. Беседовала Мария Башмакова. — «Сноб», 2025, 10 марта.
«Лично для меня „белые пятна” в булгаковской судьбе связаны, в первую очередь, с его взаимоотношениями с отцом в отрочестве, далее, не вполне понятно, как он оказался в белой армии. Не ясно, пытался ли он покинуть Россию летом 1921 года, когда приехал в Батум, и почему эта попытка не удалась? Еще один важный биографический источник — донесения агентов ОГПУ-НКВД, которые опубликованы до 1936 года, хотя очевидно, что за Булгаковым продолжали наблюдать и после того, и где-то в архивах эти документы должны храниться. А они очень любопытны, эти донесения, и с исторической, и с психологической точки зрения, и тут возникает парадокс: с одной стороны, стукачество — отвратительно, с другой — недаром поэт Леонид Мартынов написал: „ОГПУ — наш вдумчивый биограф”. И именно благодаря Лубянке сохранился дневник Булгакова „Под пятой”. Не вполне понятны контакты Булгакова с иностранными посольствами в тридцатые годы, которые в какой-то момент резко прекратились».
«...Представители спецслужб описаны у Булгакова с определенной долей симпатии как профессионалы и в ранней повести „Роковые яйца”, и в романе „Мастер и Маргарита”. Причем в романе это касается не только оперативников с Лубянки, которые безуспешно охотятся за Бегемотом и Коровьевым, но и Афрания в древних главах. И выглядит начальник тайной службы гораздо привлекательнее Пилата. А вот в пьесе „Бег” начальник контрразведки белых по фамилии Тихий — персонаж весьма неприятный».
«Недаром роман „Белая гвардия”, изданный во Франции на русском языке в конце 1920-х годов, прошел практически незамеченным. А когда МХТ привез в Париж „Дни Турбиных”, то спектаклю и пьесе крепко досталось от Ходасевича за „советский дух”. Булгаков по большому счету был для зарубежного литературного сообщества таким же чужим, как и для советского. В Париже его считали красным, в Москве — белым».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2025, № 5: https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
«Лично для меня „белые пятна” в булгаковской судьбе связаны, в первую очередь, с его взаимоотношениями с отцом в отрочестве, далее, не вполне понятно, как он оказался в белой армии. Не ясно, пытался ли он покинуть Россию летом 1921 года, когда приехал в Батум, и почему эта попытка не удалась? Еще один важный биографический источник — донесения агентов ОГПУ-НКВД, которые опубликованы до 1936 года, хотя очевидно, что за Булгаковым продолжали наблюдать и после того, и где-то в архивах эти документы должны храниться. А они очень любопытны, эти донесения, и с исторической, и с психологической точки зрения, и тут возникает парадокс: с одной стороны, стукачество — отвратительно, с другой — недаром поэт Леонид Мартынов написал: „ОГПУ — наш вдумчивый биограф”. И именно благодаря Лубянке сохранился дневник Булгакова „Под пятой”. Не вполне понятны контакты Булгакова с иностранными посольствами в тридцатые годы, которые в какой-то момент резко прекратились».
«...Представители спецслужб описаны у Булгакова с определенной долей симпатии как профессионалы и в ранней повести „Роковые яйца”, и в романе „Мастер и Маргарита”. Причем в романе это касается не только оперативников с Лубянки, которые безуспешно охотятся за Бегемотом и Коровьевым, но и Афрания в древних главах. И выглядит начальник тайной службы гораздо привлекательнее Пилата. А вот в пьесе „Бег” начальник контрразведки белых по фамилии Тихий — персонаж весьма неприятный».
«Недаром роман „Белая гвардия”, изданный во Франции на русском языке в конце 1920-х годов, прошел практически незамеченным. А когда МХТ привез в Париж „Дни Турбиных”, то спектаклю и пьесе крепко досталось от Ходасевича за „советский дух”. Булгаков по большому счету был для зарубежного литературного сообщества таким же чужим, как и для советского. В Париже его считали красным, в Москве — белым».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2025, № 5: https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
"19 марта [1943]. Пятница. Сон: рыли узкую яму, клад, я и Ал. Н. Толстой. Уже видно что-то белое, узкое... Проснулся! Заснул опять. Но, так как сон был яркий и второе спанье не заглушило его, то, встав, по обычаю предков, взглянул в «Сонник». Предстоит какое-то великое счастье, а затем такое же великое несчастье... И тут помпа! Коромысла всюду качаются вверх и вниз!..
— Многомужнюю бабу репой не корми, она редьки хочет! — услышал вчера на улице. (...)
Прочел С. Обручева. «В неведомых горах Якутии». Попервоначалу даже интересно. Написано чисто, легко, тема — любопытная. Поехал ученый геолог отыскивать платину, а открыл неизвестный хребет, названный им Хребтом Черского. А, если вдуматься, дело выходит посложнее. Белый офицер Николаев бродит в горах. Покупает где-то платину, может быть, убивает за нее якутов, приходит в Якутск, один, испытав невероятные страдания. Но, все же, он, по-видимому, надеется когда-нибудь эксплуатировать найденный им прииск платины, — если он ее не купил, или не ограбил якута. Поэтому — молчит, но для отвода глаз называет реку Чибачилах. Фантазеры снаряжают огромную, по тогдашним временам, экспедицию. Она идет. О геологе, обнаружившем хребет, пишет. Он прославлен, хотя искал он платину плохо, торопливо, а, может быть, она там есть? А об несчастном Николаеве, с ученым презрением, пишет язвительные строки, не понимая того, что тот был куда смелее и ловчее, ибо шел-то он один, без каравана, и виновен только в том, что не геолог и не знал, что карты географические составлены плохо. Вот что значит не упругие мозги профессора. Впрочем, ведь самое упругое вещество — воздух, а его не чувствуешь. (...)"
Всеволод Вячеславович Иванов (1895 - 1963)
Сайт "Прожито". Издание: Иванов В. В. Дневники. М., ИМЛИ РАН, Наследие, 2001
— Многомужнюю бабу репой не корми, она редьки хочет! — услышал вчера на улице. (...)
Прочел С. Обручева. «В неведомых горах Якутии». Попервоначалу даже интересно. Написано чисто, легко, тема — любопытная. Поехал ученый геолог отыскивать платину, а открыл неизвестный хребет, названный им Хребтом Черского. А, если вдуматься, дело выходит посложнее. Белый офицер Николаев бродит в горах. Покупает где-то платину, может быть, убивает за нее якутов, приходит в Якутск, один, испытав невероятные страдания. Но, все же, он, по-видимому, надеется когда-нибудь эксплуатировать найденный им прииск платины, — если он ее не купил, или не ограбил якута. Поэтому — молчит, но для отвода глаз называет реку Чибачилах. Фантазеры снаряжают огромную, по тогдашним временам, экспедицию. Она идет. О геологе, обнаружившем хребет, пишет. Он прославлен, хотя искал он платину плохо, торопливо, а, может быть, она там есть? А об несчастном Николаеве, с ученым презрением, пишет язвительные строки, не понимая того, что тот был куда смелее и ловчее, ибо шел-то он один, без каравана, и виновен только в том, что не геолог и не знал, что карты географические составлены плохо. Вот что значит не упругие мозги профессора. Впрочем, ведь самое упругое вещество — воздух, а его не чувствуешь. (...)"
Всеволод Вячеславович Иванов (1895 - 1963)
Сайт "Прожито". Издание: Иванов В. В. Дневники. М., ИМЛИ РАН, Наследие, 2001
Давид Самойлов (Давид Самуилович Кауфман; 1920, Москва — 1990, Таллин)
АЛЕНУШКА
Когда настанет расставаться —
Тогда слетает мишура...
Аленушка, запомни братца!
Прощай — ни пуха ни пера!
Я провожать тебя не выйду,
Чтоб не вернулась с полпути.
Аленушка, забудь обиду
И братца старого прости.
Твое ль высокое несчастье,
Моя ль высокая беда?..
Аленушка, не возвращайся,
Не возвращайся никогда.
1960
цит. по: "Стихотворения". СПб., Академический проект, 2006 (Новая Библиотека поэта)
АЛЕНУШКА
Когда настанет расставаться —
Тогда слетает мишура...
Аленушка, запомни братца!
Прощай — ни пуха ни пера!
Я провожать тебя не выйду,
Чтоб не вернулась с полпути.
Аленушка, забудь обиду
И братца старого прости.
Твое ль высокое несчастье,
Моя ль высокая беда?..
Аленушка, не возвращайся,
Не возвращайся никогда.
1960
цит. по: "Стихотворения". СПб., Академический проект, 2006 (Новая Библиотека поэта)
Forwarded from сЧётчик Родионова (Иван Родионов🐐)
Объявлен шорт-лист литературно-критической премии "Неистовый Виссарион". Обыкновенно в таких случаях говорят "выбор был сложным" (и это действительно так). И, думается, список вышел достойным. Спасибо организаторам за приглашение в жюри.
1.Антон Азаренков (номинатор – Вера Сердечная)
2.Анна Аликевич (номинаторы: Сергей Баталов, журнал «Prosōdia», журнал «Новый мир», журнал «Урал»)
3.Татьяна Веретенова (номинаторы: Сергей Беляков, электронный литературный журнал «Лиterraтура»)
4.Василий Владимирский (номинатор – Владимир Березин)
5.Ольга Девш (номинатор – Ольга Новикова)
6.Никита Елисеев (номинатор – Николай Подосокорский)
7.Владимир Козлов (номинатор – Анна Гедымин)
8.Алексей Колобродов (номинатор – Виктория Шохина)
9.Константин Комаров (номинаторы: Илья Кочергин, Роман Сенчин)
10.Александр Марков (номинатор – Оксана Штайн)
11.Андрей Мягков (номинатор – портал «Год Литературы»)
12.Антон Осанов (номинатор – Василий Ширяев)
13.Елена Погорелая (номинаторы: Анна Трушкина, журнал «Вопросы литературы»)
14.Александр Чанцев (номинаторы: Ольга Балла, Вячеслав Харченко, журнал «Дружба народов»)
15.Константин Шакарян (номинатор – Андрей Василевский)
16.Данил Швед (номинаторы: Антон Азаренков, Владимир Богомяков, электронный литературно-критический журнал «Дегуста»)
17.Кирилл Ямщиков (номинаторы: Константин Богомолов, Александр Чанцев)
1.Антон Азаренков (номинатор – Вера Сердечная)
2.Анна Аликевич (номинаторы: Сергей Баталов, журнал «Prosōdia», журнал «Новый мир», журнал «Урал»)
3.Татьяна Веретенова (номинаторы: Сергей Беляков, электронный литературный журнал «Лиterraтура»)
4.Василий Владимирский (номинатор – Владимир Березин)
5.Ольга Девш (номинатор – Ольга Новикова)
6.Никита Елисеев (номинатор – Николай Подосокорский)
7.Владимир Козлов (номинатор – Анна Гедымин)
8.Алексей Колобродов (номинатор – Виктория Шохина)
9.Константин Комаров (номинаторы: Илья Кочергин, Роман Сенчин)
10.Александр Марков (номинатор – Оксана Штайн)
11.Андрей Мягков (номинатор – портал «Год Литературы»)
12.Антон Осанов (номинатор – Василий Ширяев)
13.Елена Погорелая (номинаторы: Анна Трушкина, журнал «Вопросы литературы»)
14.Александр Чанцев (номинаторы: Ольга Балла, Вячеслав Харченко, журнал «Дружба народов»)
15.Константин Шакарян (номинатор – Андрей Василевский)
16.Данил Швед (номинаторы: Антон Азаренков, Владимир Богомяков, электронный литературно-критический журнал «Дегуста»)
17.Кирилл Ямщиков (номинаторы: Константин Богомолов, Александр Чанцев)
"НОВЫЙ МИР", 2025, № 5 - открыты для чтения:
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский)
https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
ДМИТРИЙ АГАФОНОВ — «Журнал стал центром притяжения для наиболее талантливых и жизнеспособных сил нашей литературы…» Вехи полувековой истории журнала «Новый мир» (по документам РГАНИ) https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/zhurnal-stal-tsentrom-prityazheniya-dlya-naibolee-talantlivykh-i-zhiznesposobnykh-sil-nashey-literat/
Содержание № 4, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-4-2025/
Содержание № 3, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-3-2025/
Содержание № 2, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-2-2025/
Содержание № 1, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-1-2025/
Robert Delaunay (1885 - 1941). Les Coureurs. 1930
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский)
https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
ДМИТРИЙ АГАФОНОВ — «Журнал стал центром притяжения для наиболее талантливых и жизнеспособных сил нашей литературы…» Вехи полувековой истории журнала «Новый мир» (по документам РГАНИ) https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/zhurnal-stal-tsentrom-prityazheniya-dlya-naibolee-talantlivykh-i-zhiznesposobnykh-sil-nashey-literat/
Содержание № 4, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-4-2025/
Содержание № 3, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-3-2025/
Содержание № 2, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-2-2025/
Содержание № 1, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-1-2025/
Robert Delaunay (1885 - 1941). Les Coureurs. 1930
Forwarded from мракобесие и джаз
Ходасевич – Садовскому, 31.I.1913 –
«<…> не умею читать помесячно и из-за этого вечно отстаю от литературы»
«<…> не умею читать помесячно и из-за этого вечно отстаю от литературы»
Forwarded from Рембодлер
Нужно сказать о книге Варвары Заборцевой «Марфа строила дом». Заборцева описывает красоту Беломорья: это этнографическая проза про силу людей и природы почти тургеневского толка. От этой прозы не ожидаешь, что она собьет тебя с ног, но именно это и происходит в последней повести.
Повесть «Пинега» тоже начинается с описания деревни и реки, героиня смотрит на свою фотографию с отцом: «Высокая зеленая трава. Река синяя. Небо голубое и легкие облака». Потом оказывается, что у названия повести несколько значений. Пинега — это не только поселок в Архангельской области, но и позывной отца главной героини, капитана третьего ранга. Отца застрелил дрон. Это был не бой, просто человека подстрелили в поле, через экран, пишет Заборцева.
О решении отца уйти на фронт героиня узнала не сразу: «Пришло какое-то странное время, когда никто не понимает, что происходит, но у всех какая-то позиция. У нас с папой она оказалась разной, даже слишком. Порой было больно слышать друг друга и ранить не хотелось».
Вся повесть — это детальное — на 50 страниц — описание подготовки к похоронам и самих похорон. Читать это очень тяжело, порой почти невыносимо, еще и потому, что сразу понимаешь, что это не вымысел. Никакая не лирическая героиня отвозит парадную одежду в городской морг, а Варвара Заборцева. Это ее отца убили на войне.
Одна из самых выразительных сцен в этом отношении — та, где дочь находит в сумке речь, с которой отец пробовал стать главой поселка. Подобные речи и выступления — литературный штамп, привыкая к их беллетризированным версиям, примерно представляешь, что от них можно ждать, каких риторических приемов и эмоциональных зацепок. Тут такого нет — это неровный текст о сосульках и неудобных лестницах. Сознание пытается укрыться в художественных описаниях, но каждый раз соскальзывает во тьму: это реальность; это то, что происходит сейчас — «люди теряют людей».
Это одно из первых прямых упоминаний СВО в современной литературе (вне определенной специализированной категории), которое я встречал. У Максима Симбирева есть рассказ «В День защитника», когда герои после попойки не могут понять, почему ночью не утихают самолеты, ведь аэропорт за городом (и сразу становится ясно, что на дворе 2022 год). Есть попытки осмыслить происходящее через метафоры и жанры. Варвара Заборцева, конечно, не ставит такой цели, «Пинега» — это прощание с отцом и попытка смириться с горем, но именно поэтому этот пронзительный и страшный текст гораздо точнее и важнее, чем многие аналитические и художественные осмысления.
Повесть «Пинега» тоже начинается с описания деревни и реки, героиня смотрит на свою фотографию с отцом: «Высокая зеленая трава. Река синяя. Небо голубое и легкие облака». Потом оказывается, что у названия повести несколько значений. Пинега — это не только поселок в Архангельской области, но и позывной отца главной героини, капитана третьего ранга. Отца застрелил дрон. Это был не бой, просто человека подстрелили в поле, через экран, пишет Заборцева.
О решении отца уйти на фронт героиня узнала не сразу: «Пришло какое-то странное время, когда никто не понимает, что происходит, но у всех какая-то позиция. У нас с папой она оказалась разной, даже слишком. Порой было больно слышать друг друга и ранить не хотелось».
Вся повесть — это детальное — на 50 страниц — описание подготовки к похоронам и самих похорон. Читать это очень тяжело, порой почти невыносимо, еще и потому, что сразу понимаешь, что это не вымысел. Никакая не лирическая героиня отвозит парадную одежду в городской морг, а Варвара Заборцева. Это ее отца убили на войне.
Одна из самых выразительных сцен в этом отношении — та, где дочь находит в сумке речь, с которой отец пробовал стать главой поселка. Подобные речи и выступления — литературный штамп, привыкая к их беллетризированным версиям, примерно представляешь, что от них можно ждать, каких риторических приемов и эмоциональных зацепок. Тут такого нет — это неровный текст о сосульках и неудобных лестницах. Сознание пытается укрыться в художественных описаниях, но каждый раз соскальзывает во тьму: это реальность; это то, что происходит сейчас — «люди теряют людей».
Это одно из первых прямых упоминаний СВО в современной литературе (вне определенной специализированной категории), которое я встречал. У Максима Симбирева есть рассказ «В День защитника», когда герои после попойки не могут понять, почему ночью не утихают самолеты, ведь аэропорт за городом (и сразу становится ясно, что на дворе 2022 год). Есть попытки осмыслить происходящее через метафоры и жанры. Варвара Заборцева, конечно, не ставит такой цели, «Пинега» — это прощание с отцом и попытка смириться с горем, но именно поэтому этот пронзительный и страшный текст гораздо точнее и важнее, чем многие аналитические и художественные осмысления.
Дмитрий Воденников. Интервью с адептом поэтической магии. Текст: Борис Эхтин. — Поэтический интернет-журнал «TERANTELLA», 2025, март.
«Я говорил, что текст — это магический сплав. Ну какая в магическом сплаве может быть искренность? Там может быть только колдовство. В колдовстве вообще много хитрости. В том числе и стратегической».
«Ты можешь писать только о своем опыте, не залезая в чужой, тебе не доступный. Но дальнейшее показало, что и эта установка вполне может быть отменена. Иногда мы говорим чужими голосами, которые нам привиделись или которые мы подслушали. В толпе или во сне».
«Я часто, немного сгущая, говорил, что стихи — это самое сильное мое жизненное проживание. Это правда, в общем-то, но с нужными оговорками. Еще есть (бывала) любовь. Еще есть чувство Родины, а для меня это важная составляющая: я человек России. Но если опять к стихам — то да: их возвращение [после десятилетнего перерыва] было самым большим для меня событием».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2025, № 5: https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
«Я говорил, что текст — это магический сплав. Ну какая в магическом сплаве может быть искренность? Там может быть только колдовство. В колдовстве вообще много хитрости. В том числе и стратегической».
«Ты можешь писать только о своем опыте, не залезая в чужой, тебе не доступный. Но дальнейшее показало, что и эта установка вполне может быть отменена. Иногда мы говорим чужими голосами, которые нам привиделись или которые мы подслушали. В толпе или во сне».
«Я часто, немного сгущая, говорил, что стихи — это самое сильное мое жизненное проживание. Это правда, в общем-то, но с нужными оговорками. Еще есть (бывала) любовь. Еще есть чувство Родины, а для меня это важная составляющая: я человек России. Но если опять к стихам — то да: их возвращение [после десятилетнего перерыва] было самым большим для меня событием».
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский). "Новый мир", 2025, № 5: https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
Давид Самойлов (Давид Самуилович Кауфман; 1920, Москва — 1990, Таллин)
ЗАБОЛОЦКИЙ В ТАРУСЕ
Мы оба сидим над Окою,
Мы оба глядим на зарю.
Напрасно его беспокою,
Напрасно я с ним говорю!
Я знаю, что он умирает,
И он это чувствует сам,
И память свою умеряет,
Прислушиваясь к голосам,
Присматриваясь, как к находке,
К всему, что шумит и живет...
А девочка-дочка на лодке
Далеко-далеко плывет.
Он смотрит умно и степенно
На мерные взмахи весла...
Но вдруг, словно сталь из мартена,
По руслу заря потекла.
Он вздрогнул... А может, не вздрогнул,
А просто на миг прервалась
И вдруг превратилась в тревогу
Меж нами возникшая связь.
Вдруг понял я тайную повесть,
Сокрытую в этой судьбе,
Его непомерную совесть,
Его беспощадность к себе,
И то, что он мучает близких,
А нежность дарует стихам...
На соснах, как на обелисках,
Последний закат полыхал.
Так вот они — наши удачи,
Поэзии польза и прок!..
—А я не сторонник чудачеств, —
Сказал он и спичку зажег.
1958— 1961
цит. по: "Стихотворения". СПб., Академический проект, 2006 (Новая Библиотека поэта)
ЗАБОЛОЦКИЙ В ТАРУСЕ
Мы оба сидим над Окою,
Мы оба глядим на зарю.
Напрасно его беспокою,
Напрасно я с ним говорю!
Я знаю, что он умирает,
И он это чувствует сам,
И память свою умеряет,
Прислушиваясь к голосам,
Присматриваясь, как к находке,
К всему, что шумит и живет...
А девочка-дочка на лодке
Далеко-далеко плывет.
Он смотрит умно и степенно
На мерные взмахи весла...
Но вдруг, словно сталь из мартена,
По руслу заря потекла.
Он вздрогнул... А может, не вздрогнул,
А просто на миг прервалась
И вдруг превратилась в тревогу
Меж нами возникшая связь.
Вдруг понял я тайную повесть,
Сокрытую в этой судьбе,
Его непомерную совесть,
Его беспощадность к себе,
И то, что он мучает близких,
А нежность дарует стихам...
На соснах, как на обелисках,
Последний закат полыхал.
Так вот они — наши удачи,
Поэзии польза и прок!..
—А я не сторонник чудачеств, —
Сказал он и спичку зажег.
1958— 1961
цит. по: "Стихотворения". СПб., Академический проект, 2006 (Новая Библиотека поэта)
"20 марта [1943]. (...) Опубликованы Сталинские премии. Нельзя сказать, что кого-то пропустили или обидели. И можно порадоваться за Петра Петровича Кончаловского и Леонида Леонова, которых стоит наградить. Признаться, я ожидал премию за «Александра Пархоменко» — не мне, конечно, мне, как говорится, «надо вещи складывать, если не помру подобру-поздорову», а хотя бы Хвыле, Лукову, Богословскому. Но, видимо, от меня идет такой тухлый запах, что и остальным тошно.
Чтобы немножко развлечься — согласился выступить на вечере командиров школы снайперов. Школа за городом, возле Дворца Шереметева. Холодное здание, ходят командиры и курсанты, которым до тебя нет никакого дела. Вера Инбер, рассказывающая о том, как удивителен Ленинград — огороды, граммофончики; налет кончается, раскрываются окна и опять граммофончики. Худенькая, старенькая, с тоненькими лапками и на глазах слезы, когда она говорит о граммофончиках. Татарин — поэт, ефрейтор, с гвардейским значком. Служит при «Иване Грозном», как он называет эти минометные снаряды. Едет на Западный фронт. Осип Колычев, лицо грузное, на одесском жаргоне читающий стихи, в которых цитируется Шевченко. Какая-то черненькая женщина, с золотыми погонами, лейтенант. Начальник кафедры литературы при какой-то академии, глупый, небритый мужчина, лет сорока, в засаленных ватных штанах и валенках (в эту теплынь-то!). Что-то орал начальник кафедры; Вера Инбер читала, думая, что она похожа на Пушкина. Холодно. На улице орут песни солдаты. Часовой, неизвестно для чего, стоит в коридоре. И вся зала в золотых погонах... Никого из нас не знают. Накормили обедом, дали по 100 грамм водки, и мы уехали. А на полях уже снег почти стаял, деревья лиловые... словно новое издание А.П. Чехова — и поле, и люди. (...)"
Всеволод Вячеславович Иванов (1895 - 1963)
Сайт "Прожито". Издание: Иванов В. В. Дневники. М., ИМЛИ РАН, Наследие, 2001
Чтобы немножко развлечься — согласился выступить на вечере командиров школы снайперов. Школа за городом, возле Дворца Шереметева. Холодное здание, ходят командиры и курсанты, которым до тебя нет никакого дела. Вера Инбер, рассказывающая о том, как удивителен Ленинград — огороды, граммофончики; налет кончается, раскрываются окна и опять граммофончики. Худенькая, старенькая, с тоненькими лапками и на глазах слезы, когда она говорит о граммофончиках. Татарин — поэт, ефрейтор, с гвардейским значком. Служит при «Иване Грозном», как он называет эти минометные снаряды. Едет на Западный фронт. Осип Колычев, лицо грузное, на одесском жаргоне читающий стихи, в которых цитируется Шевченко. Какая-то черненькая женщина, с золотыми погонами, лейтенант. Начальник кафедры литературы при какой-то академии, глупый, небритый мужчина, лет сорока, в засаленных ватных штанах и валенках (в эту теплынь-то!). Что-то орал начальник кафедры; Вера Инбер читала, думая, что она похожа на Пушкина. Холодно. На улице орут песни солдаты. Часовой, неизвестно для чего, стоит в коридоре. И вся зала в золотых погонах... Никого из нас не знают. Накормили обедом, дали по 100 грамм водки, и мы уехали. А на полях уже снег почти стаял, деревья лиловые... словно новое издание А.П. Чехова — и поле, и люди. (...)"
Всеволод Вячеславович Иванов (1895 - 1963)
Сайт "Прожито". Издание: Иванов В. В. Дневники. М., ИМЛИ РАН, Наследие, 2001
Forwarded from Полка
Мы продолжаем чествовать последние 200 лет русской поэзии: по субботам в этой рубрике — одно короткое стихотворение. Сегодня — 1858 год и стихи Аполлона Григорьева.
В конце 1850-х Григорьев — автор «органической» теории, согласно которой всякое искусство произрастает из национальной почвы, — живёт в Европе и в стихах постоянно обращается мыслями к России. «Отзвучие карнавала» написано в Чивиттавеккье, недалеко от Рима. Автобиографический герой стихотворения, будучи страстной натурой, не в силах устоять перед блеском итальянского карнавала, хотя русскому духу он совершенно чужд, — таков выраженный в «Отзвучии» конфликт.
Хорошим комментарием к этому — не слишком, если честно, сильному — стихотворению служит описание того же карнавала из письма Григорьева к Екатерине Протопоповой. «Когда на площади Санта Кроче показались два-три экипажа с масками да пробежала с неистовым криком толпа мальчишек за каким-то арлекином, когда потом целые улицы даже покрылись масками и экипажами до самого Собора — мне всё это показалось как-то мизерным и вовсе не поэтическим. Не шутя! У меня рисовалась наша Масляница — наш добрый, умный и широкий народ с загулами, запоями, колоссальным распутством. […] Во всём этом ужасном безобразии даровитого и могучего, свежего племени — гораздо больше живого и увлекающего, чем в последних судорогах отжившей жизни», — пишет Григорьев. Но затем «Мгновенный переход в пестрый фантасмагорический сон совершился во мне... […] Да! есть возможность жить чужою жизнью, жизнью народов и веков... Тут живёшь не настоящим, которое мелко во Флоренции, а прошедшим... Почва дает свой запах, старое доживает в новом и оно еще способно одурить голову, как запах тропических растений…»
До того, как друг Григорьева Достоевский напишет в «Братьях Карамазовых» о дорогих для русского камнях Европы, которые Иван Карамазов хочет целовать со слезами, зная, «что всё это давно уже кладбище», остаётся ещё больше двадцати лет. Григорьев к тому времени давно будет лежать под собственным камнем на Митрофаниевском кладбище в Петербурге.
В конце 1850-х Григорьев — автор «органической» теории, согласно которой всякое искусство произрастает из национальной почвы, — живёт в Европе и в стихах постоянно обращается мыслями к России. «Отзвучие карнавала» написано в Чивиттавеккье, недалеко от Рима. Автобиографический герой стихотворения, будучи страстной натурой, не в силах устоять перед блеском итальянского карнавала, хотя русскому духу он совершенно чужд, — таков выраженный в «Отзвучии» конфликт.
Хорошим комментарием к этому — не слишком, если честно, сильному — стихотворению служит описание того же карнавала из письма Григорьева к Екатерине Протопоповой. «Когда на площади Санта Кроче показались два-три экипажа с масками да пробежала с неистовым криком толпа мальчишек за каким-то арлекином, когда потом целые улицы даже покрылись масками и экипажами до самого Собора — мне всё это показалось как-то мизерным и вовсе не поэтическим. Не шутя! У меня рисовалась наша Масляница — наш добрый, умный и широкий народ с загулами, запоями, колоссальным распутством. […] Во всём этом ужасном безобразии даровитого и могучего, свежего племени — гораздо больше живого и увлекающего, чем в последних судорогах отжившей жизни», — пишет Григорьев. Но затем «Мгновенный переход в пестрый фантасмагорический сон совершился во мне... […] Да! есть возможность жить чужою жизнью, жизнью народов и веков... Тут живёшь не настоящим, которое мелко во Флоренции, а прошедшим... Почва дает свой запах, старое доживает в новом и оно еще способно одурить голову, как запах тропических растений…»
До того, как друг Григорьева Достоевский напишет в «Братьях Карамазовых» о дорогих для русского камнях Европы, которые Иван Карамазов хочет целовать со слезами, зная, «что всё это давно уже кладбище», остаётся ещё больше двадцати лет. Григорьев к тому времени давно будет лежать под собственным камнем на Митрофаниевском кладбище в Петербурге.
"НОВЫЙ МИР", 2025, № 5 - открыты для чтения:
АННА ЗОЛОТАРЁВА — И управляя, и не управляя, стихи
https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/i-upravlyaya-i-ne-upravlyaya/
ДМИТРИЙ АГАФОНОВ — «Журнал стал центром притяжения для наиболее талантливых и жизнеспособных сил нашей литературы…» Вехи полувековой истории журнала «Новый мир» (по документам РГАНИ) https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/zhurnal-stal-tsentrom-prityazheniya-dlya-naibolee-talantlivykh-i-zhiznesposobnykh-sil-nashey-literat/
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский)
https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
Содержание № 4, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-4-2025/
Содержание № 3, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-3-2025/
Oskar Schlemmer (1888–1943). Vierergruppe mit Grau. 1930
АННА ЗОЛОТАРЁВА — И управляя, и не управляя, стихи
https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/i-upravlyaya-i-ne-upravlyaya/
ДМИТРИЙ АГАФОНОВ — «Журнал стал центром притяжения для наиболее талантливых и жизнеспособных сил нашей литературы…» Вехи полувековой истории журнала «Новый мир» (по документам РГАНИ) https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/zhurnal-stal-tsentrom-prityazheniya-dlya-naibolee-talantlivykh-i-zhiznesposobnykh-sil-nashey-literat/
ПЕРИОДИКА (составитель Андрей Василевский)
https://nm1925.ru/articles/2025/5-2025/periodika-5-2025/
Содержание № 4, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-4-2025/
Содержание № 3, 2025: https://nm1925.ru/journal-archive/2025/novyy-mir-3-2025/
Oskar Schlemmer (1888–1943). Vierergruppe mit Grau. 1930