Читаем с дочкой Пиноккио, и как же я люблю старые детские книги (и старые переводы). Синтаксис, который кажется нам сейчас капельку манерным, словосочетания вроде “продувной негодяй”. Или вот:
Когда мы завтра вернемся, ты уже сделаешь нам такое одолжение и будешь хорошенький, мертвенький, и ротик у тебя будет очень-очень широко открыт.
Вообще в Пиноккио на современный взгляд необычно много смерти: кроме хорошенького и мертвенького, есть еще четыре кролика, черные, как чернила, которые несут на плечах маленький гробик, потом мраморное надгробие на могиле девочки с лазурными волосами, издохший Мелампо, несчастный Фитиль, превращенный Господинчиком в осла и погибший от непосильной работы.
На это можно сказать, что и детская смертность в XIX веке была намного выше, вполне естественно, что бедных малышей пугали черными гробиками. Но мне кажется, что современные авторы впали в другую крайность – смерть вообще ушла из детских книжек. Ее можно найти разве что в гетто “такие специальные книги, которые мы покупаем, если нужно поговорить с ребенком о смерти”. Вроде “Как я появился на свет”, только наоборот. А в обычных детских книжках смерти не встретишь, разве что у кого-нибудь из второстепенных героев умрет хомячок.
И я думаю, дело не в ФЗ 436, это началось намного раньше и не только у нас. Просто чаще всего дошкольникам читают уставшие родители, а уставшим родителям хочется, чтобы в книжке были Петсон, Финдус, мюклы, в крайнем случае – противный Густавсон, а не кролики с черным гробиком на плечах, чтобы не приходилось поперхиваться в неожиданных местах и объяснять ребенку, что все когда-нибудь умрут – да, милый, и ты тоже.
И поперхиваемся мы потому, что смерти нет не только в книгах, она как будто вычеркнута из жизни. Мы не видим мертвых, мы не можем нормально попрощаться, мы оставляем живого человека в больнице, а потом нам показывают гроб в крематории, где лежит вообще, совсем не он. И почти все ритуалы, которые были нужны прежде всего родственникам, теперь взяли на себя "такие специальные службы", и смерти как будто не стало. Вот и в книжках тоже.
И еще мне кажется, что в современной детской литературе какой-то крен в сторону преуменьшения зла. Монстр оказывается не монстром, а несчастным одиноким зайкой, которого нужно пожалеть и обогреть, лягушка не съедает кузнечика, они вместе весело поют и танцуют на лугу. И мир представляется таким добрым разумным местом, где нет никакого зла, есть только небольшое количество бармалеев, которых мало любила мама, но если бармалеев пожалеть и быстренько объяснить все правила, они сразу исправятся.
Моего внутреннего ребенка такое писательское прекраснодушие подбешивает. И я в нем узнаю родной миллениальский невротизм: зла нет, смерти нет, давайте все обнимемся, испечем печеньки, залезем под одеялко и посмотрим “Друзей”.
А потом приходит Карло Коллоди и говорит:
У бедняги украли четыре золотые монеты. Стало быть, вяжите его и немедленно посадите в тюрьму.
Шах и мат, дорогие миллениалы, и как мы теперь объясним такой поворот нашим детям?)
Читаем с дочкой Пиноккио, и как же я люблю старые детские книги (и старые переводы). Синтаксис, который кажется нам сейчас капельку манерным, словосочетания вроде “продувной негодяй”. Или вот:
Когда мы завтра вернемся, ты уже сделаешь нам такое одолжение и будешь хорошенький, мертвенький, и ротик у тебя будет очень-очень широко открыт.
Вообще в Пиноккио на современный взгляд необычно много смерти: кроме хорошенького и мертвенького, есть еще четыре кролика, черные, как чернила, которые несут на плечах маленький гробик, потом мраморное надгробие на могиле девочки с лазурными волосами, издохший Мелампо, несчастный Фитиль, превращенный Господинчиком в осла и погибший от непосильной работы.
На это можно сказать, что и детская смертность в XIX веке была намного выше, вполне естественно, что бедных малышей пугали черными гробиками. Но мне кажется, что современные авторы впали в другую крайность – смерть вообще ушла из детских книжек. Ее можно найти разве что в гетто “такие специальные книги, которые мы покупаем, если нужно поговорить с ребенком о смерти”. Вроде “Как я появился на свет”, только наоборот. А в обычных детских книжках смерти не встретишь, разве что у кого-нибудь из второстепенных героев умрет хомячок.
И я думаю, дело не в ФЗ 436, это началось намного раньше и не только у нас. Просто чаще всего дошкольникам читают уставшие родители, а уставшим родителям хочется, чтобы в книжке были Петсон, Финдус, мюклы, в крайнем случае – противный Густавсон, а не кролики с черным гробиком на плечах, чтобы не приходилось поперхиваться в неожиданных местах и объяснять ребенку, что все когда-нибудь умрут – да, милый, и ты тоже.
И поперхиваемся мы потому, что смерти нет не только в книгах, она как будто вычеркнута из жизни. Мы не видим мертвых, мы не можем нормально попрощаться, мы оставляем живого человека в больнице, а потом нам показывают гроб в крематории, где лежит вообще, совсем не он. И почти все ритуалы, которые были нужны прежде всего родственникам, теперь взяли на себя "такие специальные службы", и смерти как будто не стало. Вот и в книжках тоже.
И еще мне кажется, что в современной детской литературе какой-то крен в сторону преуменьшения зла. Монстр оказывается не монстром, а несчастным одиноким зайкой, которого нужно пожалеть и обогреть, лягушка не съедает кузнечика, они вместе весело поют и танцуют на лугу. И мир представляется таким добрым разумным местом, где нет никакого зла, есть только небольшое количество бармалеев, которых мало любила мама, но если бармалеев пожалеть и быстренько объяснить все правила, они сразу исправятся.
Моего внутреннего ребенка такое писательское прекраснодушие подбешивает. И я в нем узнаю родной миллениальский невротизм: зла нет, смерти нет, давайте все обнимемся, испечем печеньки, залезем под одеялко и посмотрим “Друзей”.
А потом приходит Карло Коллоди и говорит:
У бедняги украли четыре золотые монеты. Стало быть, вяжите его и немедленно посадите в тюрьму.
Шах и мат, дорогие миллениалы, и как мы теперь объясним такой поворот нашим детям?)
BY Письма династии Минь
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
The last couple days have exemplified that uncertainty. On Thursday, news emerged that talks in Turkey between the Russia and Ukraine yielded no positive result. But on Friday, Reuters reported that Russian President Vladimir Putin said there had been some “positive shifts” in talks between the two sides. Founder Pavel Durov says tech is meant to set you free Individual messages can be fully encrypted. But the user has to turn on that function. It's not automatic, as it is on Signal and WhatsApp. Official government accounts have also spread fake fact checks. An official Twitter account for the Russia diplomatic mission in Geneva shared a fake debunking video claiming without evidence that "Western and Ukrainian media are creating thousands of fake news on Russia every day." The video, which has amassed almost 30,000 views, offered a "how-to" spot misinformation. And while money initially moved into stocks in the morning, capital moved out of safe-haven assets. The price of the 10-year Treasury note fell Friday, sending its yield up to 2% from a March closing low of 1.73%.
from sg
