Еще одной иллюстрацией неудачного  ортодоксально-марксистского подхода к национализму является деятельность Социал-демократии Королевства Польского и Литвы (с 1918 - Коммунистической Рабочей Партии Польши), чьё принципиальное отрицание противоречащего пролетарской революции национализма (один из краеугольных камней интерпретации марксизма Розой Люксембург) вызывало недоумение даже у Ленина. 

Который, сам будучи левым социал-демократом, но при этом трезвым реалистом и прагматиком, понимал, каким мощным мобилизующим фактором является национализм и насколько важно использовать его для завоевания и удержания власти. Иначе его неизбежно используют другие.

Не всегда это доходило до Ильича с первого раза (как это было в случае с Украиной), но таки доходило. В отличие от поляков, которые вплоть до 1923 года упорно отказывались признавать “фальшивую независимость” Второй Польской Республики и лишь оказавшись в полной политической изоляции (во многом, правда, благодаря и советско-польской войне) вынуждены были признать, что ленинский курс по национальному вопросу, - т.е. формальное признание прав наций на самоопределение, - был верным, а ортодоксия покойной уже Люксембург, хоть и отвечала всем критериям марксистского анализа, но выставляла непреодолимые барьеры на пути к завоеванию масс.

Читать далее: https://sorok40sorok.com.blogspot.com/2025/05/blog-post.html?m=1

Эритрея в своей экзотике общественно-государственного устройства, которую я охарактеризовал бы, как некую гремучую смесь всеобщей нищеты и тоталитарного самодурства, переплюнула, на мой взгляд, Северную Корею.

Мало того, что железобетонный монолит эритрейского социума изнутри пронизан сверху донизу арматурой партийных организаций (партия, понятное дело, одна) и общественных объединений (женского, студенческого, и профессионального союзов, а также союза ветеранов и инвалидов и др.), так ещё и эритрейская диаспора под контролем «смотрящих», работающих под крышей посольств и генконсульств – её регулярно «сцеживают» на предмет всякого рода «добровольных» пожертвований в ходе периодически организуемых собраний.

Дух минимализма, спускаемый с самого верха, приводит к тому, что бóльшую часть посольств возглавляют временные поверенные (ранг чрезвычайного и полномочного посла – редкость); на все 300-тысячные вооруженные силы – один полный генерал, два генерал-майора и десяток бригадных генералов, заместители министра обороны в звании полковника и командиры дивизий в звании подполковника – норма; в полиции начальники региональных главков – полковники, а начальники структурных подразделений главков – майоры, начальники районных отделов внутренних дел – сплошь и рядом сержанты и даже капралы. В стране нет государственных наград – ни тебе орденов, ни даже медалей. Военные носят знаки различия только на парадной форме, которая имеется далеко не у всех. Норма – камуфляж без погон; отличить командиров и начальников можно разве что по возрасту.

В экономике – триумф троцкистской концепции трудармий и трудовой повинности населения; всё дорожное строительство и строительство малых и средних дамб ложится на плечи военнослужащих и жителей деревень.

Всеобщая воинская обязанность для представителей обоих полов; милитаризация уже на этапе выпускного класса средней школы в специальном учебном центре, куда свозят всех окончивших одиннадцатый класс и перешедших в двенадцатый.

Постоянные спортивные праздники и чемпионаты, массовые походы по местам боевой славы и т.п. мероприятия из серии «будь готов к труду и обороне».

Не знаю, как было у албанцев во времена позднего Энвера Ходжи, но склонен представлять себе нечто подобное.

Любопытно, что в годы советско-польской войны сами большевики впервые прагматично обратились к традициям русского патриотизма, который в условиях военного наступления поляков рассматривался как способ мобилизации бывших царских и белых офицеров, от которых обороноспособность РККА вообще зависела в значительной степени (к 1920 году более 40% командного состава Красной Армии составляли “военспецы” и бывшие белые, что давало в руки польским социалистам-патриотам из ППС аргумент о сходстве царского “военно-феодального империализма” с советским “военно-большевистским гегемонизмом”).

В мае 1920 Особое совещание при Реввоенсовете выпустило призыв “Ко всем бывшим офицерам” (опубликован в “Правде” 30 мая), в котором новая большевистская власть предлагала белым военным “забыть все обиды” и присоединиться к Красной Армии для защиты “родного русского народа и матушки-России” от польской интервенции. А уже 2 июня Ленин подписывает декрет об амнистии белых офицеров, которые помогут в победе над “шляхтерской Польшей”.

В еще более вызывающем духе надклассового единства во имя защиты родины был исполнен ряд военно-пропагандистских статей в журнале “Военное дело” (официальный орган Наркомата по военным и морским делам, предназначенный для политического воспитания комсостава РККА) от мая 1920, в которых не только выражались надежды на “единение России” (между патриотами и коммунистами) в условиях отражения польской агрессии, но и доходило до откровенно старорежимных призывов к “смертельной борьбе Руси с ляхами”. Нараставший день ото дня антипольский великодержавный национализм авторов “Военного дела” в какой-то момент вывел из себя Троцкого (наркомвоенмора), который, после прочтения очередного опуса про “коварных ляхов” от Б.М.Шапошникова (будущего маршала СССР) распорядился приостановить выпуск журнала до смены состава редакции. 

Ибо стихийное скатывание вынужденной “революционно-оборонительной риторики” к добрым традициям царского времени однозначно противоречило идеям всемирного братства трудящихся, которые тогда еще не потеряли изначального блеска. 

А вот Александр Коммари сокрушается по поводу того, что Компартия Индии (марксистская) поддержала специальную военную операцию индийского правительства против “террористических лагерей и инфраструктуры” на территории Пакистана. 

Можно добавить, что не только КПИ(м) “критически поддержала” правительство Моди. Ровно то же самое сделали и две другие крупнейшие компартии страны - Компартия Индии (т.е.”оригинальная” компартия, основанная в 1925) и Компартия Индии (марксистско-ленинская) Освобождение (один из десятка отколов движения наксалитов, политически самый успешный из всех).

А чтобы жизнь совсем перестала казаться веселым карнавалом, надо бы еще отметить, что индийские коммунисты всегда, когда дело принимало опасный для их государства оборот, выражали поддержку правительству, каким бы оно не было:

- так было во время пограничной индо-китайской напряженности 1959 года, когда КПИ выпустила Калькуттскую декларацию, подтвердив свою готовность к защите Индии, но указав при этом на вину “индийских реакционеров”, углубляющих кризис до полувоенного состояния;

- так было во время индо-китайской войны 1962 года, когда КПИ, - разделившись к тому моменту на левую и правую фракции на фоне советско-китайского спора, - опять же поддержала дело “национальной обороны”. Причем если правая фракция всецело одобряла оборонительно-националистический курс Джавахарлала Неру, то левая фракция (которая в 1964 образует КПИ/марксистскую)...тоже поддержала защиту границ, правда осудив антикитайский шовинизм и перекладывание всей вины за происходящее на агрессивный Китай. Лишь радикальное прокитайское меньшинство в Западной Бенгалии, - из которого в конце 60-х как раз и вырастут знаменитые повстанцы-наксалиты, - поддерживало китайскую сторону, квалифицировав войну в своём фирменном стиле: как сражение между социализмом (КНР) и империалистической марионеткой (Индией);

- так было в ходе Освободительной войны в Бангладеш в 1971 году, когда бóльшая часть индийских коммунистов не только поддерживала сражавшихся с Пакистаном партизан, но и оказывала давление на правительство Индиры Ганди с целью военного вмешательства, полностью одобрив затем индийскую интервенцию, обернувшуюся очередной индо-пакистанской войной. Между тем, ведущая (на тот момент) организация преданных Мао наксалитов, - Коммунистическая Партия Индии Марксистско-Ленинская, - выступила против независимости или даже автономии Бангладеш, называя Освободительную войну “империалистическим заговором против Китая” (КНР была тогда фактическим союзником Пакистана, частью которого Бангладеш и являлся), а стоявшего во главе этой борьбы социалиста Муджибура Рахмана - “ставленником бенгальских кулаков и бизнесменов”;

- так было в рамках гуманитарной интервенции индийской армии на соседнюю Шри-Ланку в 1987, которая была охвачена войной между тамильскими повстанцами и правительством. И КПИ и КПИ(м) поддержали Индо-ланкийское соглашение об интервенции, направленное на “обеспечение порядка” на севере острова, где компактно проживало индуистское меньшинство тамилов. Презабавно, что военное вмешательство Индии спровоцировало в самой Шри-Ланке массовое анти-индийское и антиправительственное восстание, которое возглавили…марксисты-ленинцы из Народно-освободительного Фронта.

Скажу откровенно, позиции индийских коммунистов в ходе Второй индо-пакистанской войны 1965 мне неизвестны, но я это незнание могу компенсировать указанием на позицию уже пакистанских коммунистов: как прокитайская, так и просоветская фракция Национальной Партии Авами в бóльшей или меньшей степени поддержали пакистанское правительство Айюб Хана, несмотря на то, что именно Пакистан и был инициатором конфликта.

Собственно, завершившая эту войну Ташкентская декларация, воспринятая большинством пакистанского населения как “поражение за дипломатическим столом”, сыграла большую роль в падении общественной поддержки Айюба и возвышении бывшего министра иностранных дел, воинственного “ястреба” Зульфикара Али Бхутто с его Народной Партией, которая всецело была поддержана мощным тогда еще пакистанским левым движением (а первая программа этой

партии и вовсе была написана бенгальским коммунистом Джалалудином Абдур Рахимом).

Такие вот дела.

Почему все так происходит, в общем понятно: патриотизм и национализм в моменты военной эскалации в общественном сознании всегда оказываются сильнее абстрактной “классовой сознательности” и идти поперек этих господствующих настроений банально чревато политической маргинализацией и потерей поддержки. Поэтому с помощью волшебной диалектики коммунистами изыскиваются способы использования массового военного патриотизма населения себе на пользу.

Есть и более оригинальное объяснение.

В свое время лидер русских эсеров Виктор Чернов, наблюдавший массовое патриотическое грехопадение марксистов Второго Интернационала, высказал свою особую версию этого феномена, который с тех пор повторялся еще неоднократно. Этот его нетривиальный взгляд в общем пересекается с критикой почитания марксистами современного государства и индустриализма как таковых, что так же влияло и продолжает влиять на формирование диалектически-патриотического дискурса коммунистов с их градацией буржуазии на "более" и "менее" реакционную, с поисками "прогрессивных" экономических сторон того или иного режима, с надеждами на вынужденную модернизацию и централизацию промышленности и тому подобными представлениями.

С праздником всех.

Победа советских войск над фашизмом чрезвычайно мощно повлияла на народы мира, спровоцировав как подъём длительной антиколониальной борьбы в странах Азии и Африки, так и не менее затяжную череду демократических восстаний в странах Латинской Америки. В целом, победа СССР в войне нанесла по “старому миру” еще бóльший удар, нежели Октябрьская революция. 

А сколько бы западные партнеры не надували щеки, именно поражение Германии в величайшей Сталинградской битве стало фактором мобилизации для относительно слабых на тот момент сил Сопротивления в разных странах, ибо после капитуляции 6-й армии Паулюса стало понятно, что поражение Третьего рейха неизбежно. 

И именно Сталинград, а не Эль-Аламейн или Гуадалканал (не менее важные битвы того периода) превратился в символ стойкости, мужества, самопожертвования и народной войны против концентрированного зла.

И этот образ Сталинграда в дальнейшем будет всплывать то тут, то там, но уже в качестве символа борьбы с империализмом и реакцией.

“Малым Сталинградом” бойцы греческой Народно-освободительной Армии (ELAS) будут называть Кесариани, холмистый район Афин, где в декабре 1944 года развернулись бои между прокоммунистическими партизанами и буржуазными греческими силами, поддержанными британскими войсками. “Индонезийским Сталинградом” будут называть битву в Сурабайе в конце 1945 года между местными национал-революционерами и голландско-британско-индийскими войсками, намеревавшимися восстановить колониальное господство над Индонезией после ухода японцев. “Вьетнамским Сталинградом” будут называть судьбоносную битву Вьетминя против французского колониального корпуса в Дьен Бьен Фу в 1954 году. “Африканским Сталинградом” называли битву при Квито-Кванавале в 1987 между Народными Вооруженными Силами Освобождения Анголы (при поддержке контингента кубинских интернационалистов) и бойцами контрреволюционной UNITA, поддерживаемой южноафриканской армией (мощнейшей на континенте на тот момент). “Египетским Сталинградом” будут называть бои в Порт-Саиде во время Суэцкого кризиса 1956 между местными фидаинами и англо-французскими интервентами. “Нашим Сталинградом” будут называть свою партизанскую кампанию Контрнаступления 1979 против военной хунты Виолы-Виделы аргентинские “Монтонерос”. “Курдским Сталинградом” называют героическую оборону Кобани от натиска запрещенного ИГИЛ в 2014-15 гг. И так далее. 

Победоносный советский миф оказывал своё влияние и в плоскости увековечивания иных символов ВОВ. Никогда не встречал исследований на этот счет, но в памяти всплывают несколько экзотических примеров увековечивания “советской героики” в странах Третьего мира:

- национальный герой Кении и руководитель т.н. “Восстания мау-мау” против британского колониализма в 50-е Дедан Кимати в качестве боевого псевдонима избрал себе имя “Генерал Россия”, в честь победы Советского Союза во Второй Мировой;

- оплот левого крыла Боливийской Национальной Революции 1952, площадь Венесуэлы в Ла-Пасе и прилегающие к ней кварталы, контролируемые шахтерским ополчением Хуана Лечина, получил в обиходе наименование “Lechingrado” (по аналогии с Ленинградом) после того, как 9 апреля 1952 года рабочая милиция отразила атаки правительственной армии, взявшей этот городской район в осаду;

- последний главнокомандующий Вооруженными Революционными Силами Колумбии-Народной Армии (FARC-EP) Тимолеон Хименес еще в 70-е годы, только-только присоединившись к партизанам, избрал в качестве “nom de guerre” псевдоним “Timochenko” в честь советского полководца. Гораздо позже он сменит малопонятный для колумбийских крестьян, - упорно называвших его “Timo”, - псевдоним на “Тимолеон Хименес” (вообще по настоящему его зовут Родриго Лондоньо), хотя в истории Колумбии он так и останется как “Команданте Тимоченко”;

- Падо Мань Ша Ла Фан, лидер левого крыла Каренского Национального Союза (а с 2000 и до своей гибели в 2007 возглавлявший его), борющегося с 40-х годов за национальное самоопределение народа каренов в Бирме (теперь Мьянма), свою первую дочь, родившуюся в 1980 году, назвал Зоей; в честь Зои

Космодемьянской, о которой он узнал из книжек про советское антифашистское сопротивление будучи еще студентом Университета Рангуна, и которую считал символом борьбы женщин с угнетением и фашизмом (а карены, как и многие другие бирманско-мьянманские борцы за национальное самоопределение, всегда воспринимали различные военные хунты как фашистские).

Как понятно из этих отдельных примеров (которых, я уверен, можно найти и побольше), “советское влияние”, связанное с победой над фашизмом в Великой Отечественной, на протяжении второй половины XX века было довольно велико и даже сегодня “исторический ревизионизм” как со стороны Запада, так и со стороны Востока (Китая) хотя и ослабил, но не сумел окончательно опрокинуть устойчивое представление о решающем вкладе Советского Союза в победу (не только военную, но и идеологическую) над странами Оси.

Посему, даже неудивительно, что внешне- и внутриполитическая пропаганда современной РФ, схватившейся с “западными партнерами”, прибегает к ссылкам на “советское антифашистское наследие” как к эффективному инструменту “мягкой силы” для укрепления влияния нынешнего политического руководства как внутри, так и вне границ страны. Такой инструмент выбрасывать просто глупо и нелогично.

Трагический парадокс тут только в том, что чем чаще и активнее пропагандистский аппарат РФ обращается к теме величия советской победы, тем больше страдает героический и гуманистический миф о противодействии фашизму, который в свое время сподвигáл народы мира к борьбе за лучшее будущее без тоталитаризма, несправедливости, унижения (национального или социального), полицейщины и милитаризма. 

Просто потому, что новый “российский” антифашизм не имеет того демократического или социального наполнения, которое, - хотя бы и в пропагандистском виде, - имел “советский” антифашизм (да даже “буржуазный антифашизм” западного блока, выраженный в “Атлантической хартии” 1941) и которое как раз и обеспечивало симпатии к СССР угнетенных народов в разных точках мира. Новый российский антифашизм ограничен лишь проклятиями по адресу враждебных самой Российской Федерации стран, наций и движений и никакой социально-политической альтернативы низам он не предлагает. 

В своё время ныне покойный команданте Мозговой отмечал ряд “странностей” этого нового антифашизма, теперь же “геополитический” характер концепции утвердился окончательно.

Ну а стремление официоза связать “старый” советский антифашизм с “новым” российским закономерно порождает и ответную реакцию в виде роста и развития  “антисоветской ревизии” исторической памяти со стороны встревоженных геополитических противников Российской Федерации, как настоящих, так и потенциальных. Провоцируя усиление накала антифашистской риторики, в ответ на которую соизмеримо усиливается и антисоветчина.

Все это печально.

Пока взгляды мировых СМИ были прикованы к индо-пакистанскому “ракетно-дроновому пинг-понгу”, на другой стороне Пакистана, в провинции Белуджистан 9-10 мая местные повстанцы из “Армии освобождения Белуджистана” удачно провели учения под названием “Херуф". Целью данной кампании, как заявляется, была отработка и координация боевых действий по всей территории провинции. 

В итоге, более чем за сутки в 51 точке Белуджистана была проведена 71 атака: нападения на контрольно-пропускные пункты и колонны пакистанской армии, полицейские участки, центры сбора информации, членов проправительственных “эскадронов смерти” и грузовой коммерческий транспорт, перевозящий добытые в местных рудниках минералы. 

Про пакистанских сармачаров (повстанцев) я уже раз писал. Если вкратце, то это движение национального освобождения, которое по нынешним меркам можно назвать прогрессивным.

Во-первых, это движение сугубо светское, что неудивительно, т.к. “пакистанский империализм” (именно в такой формулировке - сказывается давний левый бэкграунд белуджийского движения), которому противостоят сармачары, в качестве своей идеологической базы юзает старый (положенный в основу существования Пакистана как государства) постулат о “единстве исламской нации Индостана”. 

Во-вторых, огромную роль в белуджийском движении (особенно в последние годы) начали играть женщины. Комитет Единства Белуджей, регулярно проводящий всевозможные мирные акции против государственного угнетения по городам и селам Белуджистана (марши, голодовки, сидячие забастовки) почти наполовину состоит из женщин, в том числе - и на уровне руководства. Кое-какие женщины и непосредственно сражаются в горах (даже в структуре “Бригады Маджид”, своеобразного спецназа смертников-фидаинов). Для Исламской Республики Пакистан, где голос женщины традиционно никто не слышит, это нетривиально.

В-третьих, в нашу эпоху всеобщего одичания и жестокости, белуджи стараются сберечь свой имидж “справедливых борцов за справедливое дело”. Т.е. принципиально отказываясь, - и подчеркивая это всякий раз, - от атак против женщин, детей и лиц, не связанных с пакистанской репрессивной машиной. Часто даже в отношении сотрудников полиции и рядовых солдат белуджи проявляют несвойственный для региона гуманизм, разоружая и просто отпуская на все четыре стороны правоохранителей (так было кое-где и в ходе кампании 9-10 мая). Сами белуджи такое благородное поведение связывают с верностью своему племенному кодексу “Балоч Майур”, в котором особую значимость играет принцип “ахот” (защиты безоружных).

Есть даже такое мнение, будто бы теракт в кашмирском Пахалгаме (где террористы убивали только мужчин-немусульман) стал своеобразным медийным ответом на потрясший страну громкий захват сармачарами поезда “Джафар экспресс” 11 марта, в ходе которого белуджи сразу же отпустили всех женщин, детей и мирян, оставив в заложниках только несколько сотен обезоруженных солдат и полицейских (какую-то часть из них потом убили, кто-то погиб во время штурма правительственными силами). Вполне такое может быть, ибо стоящие за эскалацией в Кашмире пакистанские спецслужбы тоже не чужды модным трендам на “ребрендинг” совсем уж дикого кашмирского терроризма.

В-четвертых, белуджи всячески поддерживают другое, гораздо более слабое движение синдхов. Про них я не писал, но траектория развития синдхского движения примерно такая же, как и у белуджей: т.е. через левый светский национализм 70-х к сегодняшней борьбе против “пакистанского империализма”, разрушающего не только древнюю культуру и традицию синдхов, но и уничтожающего с помощью крупных коммерческих индустриальных проектов “колыбель синдхского народа” - долину реки Инд. 

В этом контексте что у белуджей, что у синдхов, помимо неприязни к Пакистану выработалась еще и ненависть к китайцам (“китайскому колониализму”), чьи добывающие и строительные корпорации собственно и разрушают Белуджистан и Синд. 

Ну и, понятно, Революционная Армия Синдхудеша уже давно действует в альянсе с белуджийскими сепаратистами. РАС конечно не столь активная и мощная структура, но тем не менее - регулярно 2-3 раза в месяц синдхи проводят атаки против коммерческих или полицейских объектов в Синде, борясь с “империалистическим заговором по уничтожению нашего народа”.

В общем и целом, сражающиеся против Пакистана белуджи больше всего по своему идейному антуражу напоминают курдов. И любопытно, что и среди самих образованных пакистанских белуджей распространено мнение о родстве между белуджами и курдами, восходящим к древней Мидии, когда, якобы, белуджийские и курдские племена были еще неразличимы.

👆А вот нашел белуджийскую версию партизанской Bella Ciao - https://youtu.be/qZMgPILyMfM?si=2W5__-NQYzmM3qSg

Новость дня - добровольное прекращение РПК вооруженной борьбы и решение о самороспуске. Комментировать ничего не могу, т.к. вообще не владею информацией о внутренней кухне РПК, но, оглядываясь на пример колумбийских FARC, сложивших оружие в 2017 году, или филиппинского Исламского фронта освобождения Моро, прекратившего огонь в 2014, могу отметить, что решение о разоружении - это лишь решение о разоружении. Теперь Турция и Ирак, вероятно при посредничестве инспекторов ООН (обычно их привлекают для таких нужд) и международных наблюдателей обязаны обеспечить непосредственно сдачу оружия, передачу подконтрольных территорий властям и интеграцию (обычно, под гарантии официальных лиц) тысяч бойцов в мирную жизнь. Это процесс довольно длительный, хлопотный и пока даже нет проекта рамочного соглашения, от которого можно было бы отталкиваться, рассуждая о будущей судьбе РПК. Мячик теперь на стороне Турции, говоря языком футбольных комментаторов.

Ну а так, ребята, XX век заканчивается. ИРА сдала последние винтовки в 2005, баскская ЭТА тоже разоружилась (2017) и самораспустилась (2018), мексиканские сапатисты сложили оружие в 2005, колумбийские FARC отправили 37 тонн своих стволов на переплавку…Все эти мастодонты Холодной войны постепенно уходят в историю, превращаясь в героическую легенду. Новый век требует новых методов, ничего не попишешь. Тем более, РПК, - в отличие от других подобных организаций, - почти что 25 лет кряду (а если считать от перемирия 1993, то и все 30 с лишком) толкует о необходимости мирного решения курдского вопроса.

Маленько экзотики

Про левый каталонский национализм я как-то уже писал, а вот про левый бретонский национализм еще нет. 

Короче, во Франции есть периферийный сельский регион Бретань, который культурно и экономически весьма отличался от остальной Франции. Что естественно в эпоху модерна привело к зарождению местного регионального национализма.

Бретонский национализм возник в конце XIX века как консервативное сельское движение хранителей кельтских традиций перед натиском “латинского индустриализма”, но политический формат это движение приобрело только после Первой Мировой Войны. Все из-за непропорционально большой (по сравнению с другими регионами) мобилизации местных жителей, которых французское командование использовало в качестве дешёвого пушечного мяса. Эта эффективная политика утилизации населения депрессивного северо-западного сектора привела не только к массовому послевоенному трауру в бретонских деревнях и общинах, но и к усилению антифранцузских настроений.

А дополнительным стимулом к развитию радикальных “панкельтских” националистических взглядов в Бретани стали действия братьев-ирландцев, умудрившихся прямо во время ПМВ поднять своё Пасхальное восстание, проложившее путь к независимости Ирландии. 

Само собою, что внутри этого нового бретонского национализма не могла не вырасти левая фракция, обращавшаяся к традициям “кельтского” аграрного социализма и имевшая поддержку со стороны Французской Компартии, один из лидеров которой, Марсель Кашен, и сам был бретонцем, уважающим региональную кельтскую культуру. Вообще в то время ФКП довольно благосклонно относилась к автономистским движениям эльзасцев, корсиканцев, фламандцев или басков, рассчитывая с их помощью подорвать “капиталистическую республику”.

Впервые публично левая фракция бретонского национализма проявила себя в 1925 году, после того, как тогдашний министр народного просвещения Анатоль де Монзи в рамках открытия павильона Бретани на Всемирной выставке в Париже заявил, что “ради единства Франции бретонский язык должен исчезнуть”. В ответ на столь вопиющий, сколь и логичный спич, левая фракция “Союза бретонской молодежи”, - тогда еще антиимпериалистической и демократической федералистской организации (в 30-е многие её члены будут защищать нацистскую Германию), - начинают выпуск “War Zao!” (Вставай!), газеты для рабочих и крестьян, которая должна была предотвратить усиление гегемонии в движении правых и ультраправых.

Надежды на это были, т.к. правый и левый сектора бретонского национализма в 20-е и отчасти 30-е годы отличались незначительно. Вплоть до того, что католический клерикализм, - изначально лежавший в основе “бретонского возрождения”, - к тому моменту уже потерял своё влияние и оценивался всеми националистами как инструмент “парижского централизма” и уничтожения самобытной кельтской традиции.

В начале 30-х годов под эгидой того же Кашена были созданы несколько “национал-коммунистических” бретонских групп, крупнейшими из которых были “Федерация освобожденных бретонцев”, действовавшая в столичной диаспоре, и культурная ассоциация “Серп” (Ar Falz), занимавшаяся как бы продвижением бретонского языка, и одновременно с этим популяризировавшая образ СССР как многонациональной федерации, где каждый народ имеет свою автономию (в то время в Советском Союзе еще существовали национальные районы,  кантоны и сельсоветы, ликвидированные в 1937).

Однако по мере усиления нацистской Германии, про-немецкие настроения охватывали все больше бретонцев, которые увидели в Третьем Рейхе инструмент освобождения от “французского централизма” (надо сказать, что подобные же надежды на помощь Германии распространились в ИРА Северной Ирландии). Усилия французских коммунистов по вовлечению бретонских националистов в антифашистский народный фронт в основном не увенчались успехом. Хотя, например, Пьер Геген, один из влиятельных членов “Освобожденных бретонцев” и мэр Конкарно (город в Бретани), после подписания советско-германского пакта из-за несогласия с прекращением антифашистской агитации покинул ФКП, прокляв “сталинские маневры”.

В 1941 году Геген будет схвачен и расстрелян немцами.

Были и другие примеры участия бретонских регионалистов в Сопротивлении, но в целом националисты держались про-немецкой линии и после оккупации Франции отличились массовым коллаборационизмом. Из-за чего в послевоенное время сам по себе “старый” бретонский национализм стал ассоциироваться с нацизмом.

Однако парадокс состоял в том, что именно в послевоенную эпоху в Бретани возник феномен “красного бастиона”, так как именно сельская Бретань с 1945 года превратилась в один из самых надежных оплотов Французской Компартии. Во многом благодаря тому, что в этом регионе ФКП, вопреки марксистскому модернизационно-индустриалистскому курсу, использовала пропаганду антииндустриальной аграрно-социалистической модели, близкой к наработкам довоенной бретонской левой. 

Защита мелких и средних фермеров от натиска крупных агрохолдингов, защита вымирающего бретонского языка и культуры, защита самой структуры мелкотоварного индивидуального хозяйства против наступления промышленного прогресса обеспечила ФКП длительную гегемонию в Нижней Бретани, которая начала рушиться только к концу 90-х, на фоне обезлюдивания и исчезновения основной социальной базы коммунистов - мелких и средних крестьян и предпринимателей.

А в 60-70-х в этом сельском “красном бастионе” расцвел, - согласно духу эпохи, - еще и революционный левый национализм в виде сепаратистской Бретонской Коммунистической Партии, Бретонской Республиканской Армии и Бретонской Революционной Армии, воодушевленных, как водится, примерами Ирландской Республиканской Армии, корсиканским Фронтом Национального Освобождения, баскской Эускади та Аскатасуна (с последними двумя революционные бретонские националисты даже сотрудничали) и другими левыми национально-освободительными организациями стран Третьего Мира.

Тогда же возникла и автономистская “новая бретонская левая” в виде национал-коммунистического и довольно популярного Бретонского Демократического Союза и Социалистической Партии Бретани.

Эти распространившиеся в молодежной среде леворадикальные взгляды серьёзно взволновали саму ФКП (все-таки, политические конкуренты), которая теперь принялась бороться с центробежными тенденциями, закономерно порожденными самой коммунистической пропагандой, апеллирующей зачастую к историческим примерам сопротивления кельтской глубинки французским королям.

Дошло даже до того, что генсек ФКП Жорж Марше выразил официальный протест Леониду Брежневу после выпуска советской Академией Наук “Атласа народов мира”, в котором бретонцы представлены как этническая группа, отличная от французов. 

В наше время как бы отголоском былого влияния левых с их “аграрным социализмом” и “обороной от Парижа” можно назвать народное движение “красных колпаков” (bonnets rouges), начавшееся в 2013 против нового налога на грузовой транспорт и, в отличие от движения “желтых жилетов”, закончившееся полным успехом: благодаря сочетанию массовых протестов и насильственных действий (разрушению пропускных пунктов и дорожных камер) правительство отменило налог для этого региона.