Жесткий, отчаянный, «похожий на автофикшен», но совершенно точно им не являющийся, роман «Тело» Екатерины Бакуниной был издан в 1933 году в Берлине. Эмиграция прохладно приняла этот текст: «истерика, эротика, мрачная и беспокойная религиозность» — писал о работе Бакуниной Георгий Адамович. Но зато «монпарнасский принц» Борис Поплавский отозвался о романе так: «жизнь, воющую от разлуки с самой собой, слышу я в героине "Тела" Бакуниной, которой все чуждо, что отрезано от жизни и от ее проявлений». Сто лет спустя этот текст, его «марево тяжелого тесного сна» (Оксана Васякина), читается как удивительно актуальный. Почему? И почему он не был принят эмигрантскими кругами своего времени (добившись, при этом, успеха в переводе на французский)? Какова судьба этого и других произведений Екатерины Бакуниной, как шла работа над новым изданием и в какую [альтернативную] историю литературы его можно вписать?
Эти и другие вопросы завтра обсудим с редакторами SOYAPRESS — Майей Мамедовой и Михаилом Бордуновским.
Жесткий, отчаянный, «похожий на автофикшен», но совершенно точно им не являющийся, роман «Тело» Екатерины Бакуниной был издан в 1933 году в Берлине. Эмиграция прохладно приняла этот текст: «истерика, эротика, мрачная и беспокойная религиозность» — писал о работе Бакуниной Георгий Адамович. Но зато «монпарнасский принц» Борис Поплавский отозвался о романе так: «жизнь, воющую от разлуки с самой собой, слышу я в героине "Тела" Бакуниной, которой все чуждо, что отрезано от жизни и от ее проявлений». Сто лет спустя этот текст, его «марево тяжелого тесного сна» (Оксана Васякина), читается как удивительно актуальный. Почему? И почему он не был принят эмигрантскими кругами своего времени (добившись, при этом, успеха в переводе на французский)? Какова судьба этого и других произведений Екатерины Бакуниной, как шла работа над новым изданием и в какую [альтернативную] историю литературы его можно вписать?
Эти и другие вопросы завтра обсудим с редакторами SOYAPRESS — Майей Мамедовой и Михаилом Бордуновским.
Andrey, a Russian entrepreneur living in Brazil who, fearing retaliation, asked that NPR not use his last name, said Telegram has become one of the few places Russians can access independent news about the war. But the Ukraine Crisis Media Center's Tsekhanovska points out that communications are often down in zones most affected by the war, making this sort of cross-referencing a luxury many cannot afford. But Telegram says people want to keep their chat history when they get a new phone, and they like having a data backup that will sync their chats across multiple devices. And that is why they let people choose whether they want their messages to be encrypted or not. When not turned on, though, chats are stored on Telegram's services, which are scattered throughout the world. But it has "disclosed 0 bytes of user data to third parties, including governments," Telegram states on its website. Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones. Right now the digital security needs of Russians and Ukrainians are very different, and they lead to very different caveats about how to mitigate the risks associated with using Telegram. For Ukrainians in Ukraine, whose physical safety is at risk because they are in a war zone, digital security is probably not their highest priority. They may value access to news and communication with their loved ones over making sure that all of their communications are encrypted in such a manner that they are indecipherable to Telegram, its employees, or governments with court orders.
from us
