На корточки садилось алое солнце за горой. Вот — последние глотки августовского зноя, и утомлённые солнцем крыши ташкентских высоток тлеют, отражая это угасающее пламя. Миг, жаркий и пыльный, пронесся над городом, ветрено шевеля стрелками циферблатов, сдвигая время — в прошлое, в будущее, в вечное сейчас моего детства. Брожу, впиваясь взглядом в изгибы до боли знакомых улиц. Вот орешник зашуршал терпкой листвой — узнались мы...

Шумный город мой, Ташкент! Тебя я и ноздрями узнаю — знакомой пылью чайханы, сладкой дыней, смолистым дымом шашлыка, терпким запахом акаций, что цвели в переулках Чиланзара. Сколько мальчишек взрастили эти дворы? Утробное тепло широких улиц наших забыть как? Сколько стариков, чьи жизни истлели, как старые газеты, упокоил ты на тихих холмах своих кладбищ городских, под сенью чинар, шепчущих на языке, которого никто не понимает, но чувствуют все?

Нет, на Востоке не считают, не ведут статистику души. Здесь шумно, яростно, с разбитыми арбузами на рынках и клубами жёлтой пыли за резвыми машинами, живут с десяток народов. Их голоса сплетаются в один нескончаемый, полифонический гул — вечный дастархан, где у каждого своё место, своя мелодия, свой узелок в общем пестром ковре.

Не вынуть этого тепла отсюда. Всюду оно жительствует — тепло сердца искреннего. Нескончаемо шумит оно на рынках, уступает старшим место в автобусе, любит дом, семью и своих друзей. Угощает соседей пряными блюдами в праздничный день и чудно поёт свою добрую песнь.

Вот, голос муэдзина вырисовывает изысканную вязь звуком тонким. Перекрёстки притихли вдруг.

Трепетно к своему Богу обращаются люди древнего города.

Слушают неба шёпот.

Вынимают сердце...