У меня был большой перерыв в письме — я не притрагивалась к роману несколько месяцев. С прошлого августа написала больше половины, а потом иногда заходила в приложение, где хранится текст, перечитывала, что-то правила, но почти не дополняла новым. Последняя запись, которую я сделала, была такой:
Когда я начала писать этот текст, я весила больше. Я не знаю, как быстро теряла вес, знаю только, что письмо, к которому я долго не приступала, не видела возможности приступить, которое вынашивалось и обдумывалась в перерывах между работой и учебой, начало отнимать у меня тело. История повторилась. Я снова сижу в своей комнате. Сейчас конец мая, и через форточку пробивается едкий запах сирени и ночной ветер, приносящий с улицы шум машин. За день я выпила кофе и съела несколько ломтиков колбасы. Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше.
Я не знаю, что отнимает у меня тело: письмо о событии или воспоминание о событии. Их кажущаяся схожесть обманчива: письмо выдергивает событие из памяти, покрывая его образами словно мебельным лаком и оставляет сушиться, лежать до тех пор, пока текст не найдет читателя. Воспоминание всегда сокрыто. Письмо больше не принадлежит тебе, когда ты отпускаешь его, когда письмо превращается в текст и начинает жить в пространстве типографской бумаги. Воспоминание всегда будет с тобой, даже если ты хочешь от него избавиться.
Неделю назад я вернулась к письму, а когда закончила, дописала еще такой абзац в черновике:
Я вернулась к письму спустя почти три месяца и перечитала последний написанный фрагмент. Я прочла: «Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше». Мой редактор однажды сказал, что навык письма нельзя потерять, что его легко вспомнить, как только садишься писать снова. Мне кажется, что вопрос не в навыке письма, а в самой его возможности. Каждый раз, заканчивая писать, я закрываю ноутбук и ложусь на кровать. Я чувствую себя пустой, словно что-то забрало у меня все силы. Писать этот текст, лишая себя еды, не получается. Этот текст, возвращение к этому событию, снова забрали у меня тело. Отстранившись от письма, я снова стала есть. Думаю, я вернулась писать, потому что начала есть.
У меня был большой перерыв в письме — я не притрагивалась к роману несколько месяцев. С прошлого августа написала больше половины, а потом иногда заходила в приложение, где хранится текст, перечитывала, что-то правила, но почти не дополняла новым. Последняя запись, которую я сделала, была такой:
Когда я начала писать этот текст, я весила больше. Я не знаю, как быстро теряла вес, знаю только, что письмо, к которому я долго не приступала, не видела возможности приступить, которое вынашивалось и обдумывалась в перерывах между работой и учебой, начало отнимать у меня тело. История повторилась. Я снова сижу в своей комнате. Сейчас конец мая, и через форточку пробивается едкий запах сирени и ночной ветер, приносящий с улицы шум машин. За день я выпила кофе и съела несколько ломтиков колбасы. Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше.
Я не знаю, что отнимает у меня тело: письмо о событии или воспоминание о событии. Их кажущаяся схожесть обманчива: письмо выдергивает событие из памяти, покрывая его образами словно мебельным лаком и оставляет сушиться, лежать до тех пор, пока текст не найдет читателя. Воспоминание всегда сокрыто. Письмо больше не принадлежит тебе, когда ты отпускаешь его, когда письмо превращается в текст и начинает жить в пространстве типографской бумаги. Воспоминание всегда будет с тобой, даже если ты хочешь от него избавиться.
Неделю назад я вернулась к письму, а когда закончила, дописала еще такой абзац в черновике:
Я вернулась к письму спустя почти три месяца и перечитала последний написанный фрагмент. Я прочла: «Когда тело было на месте, я писала больше. Мне кажется, что я писала лучше». Мой редактор однажды сказал, что навык письма нельзя потерять, что его легко вспомнить, как только садишься писать снова. Мне кажется, что вопрос не в навыке письма, а в самой его возможности. Каждый раз, заканчивая писать, я закрываю ноутбук и ложусь на кровать. Я чувствую себя пустой, словно что-то забрало у меня все силы. Писать этот текст, лишая себя еды, не получается. Этот текст, возвращение к этому событию, снова забрали у меня тело. Отстранившись от письма, я снова стала есть. Думаю, я вернулась писать, потому что начала есть.
BY пограничное письмо | аня кузнецова
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
However, the perpetrators of such frauds are now adopting new methods and technologies to defraud the investors. "Like the bombing of the maternity ward in Mariupol," he said, "Even before it hits the news, you see the videos on the Telegram channels." Russians and Ukrainians are both prolific users of Telegram. They rely on the app for channels that act as newsfeeds, group chats (both public and private), and one-to-one communication. Since the Russian invasion of Ukraine, Telegram has remained an important lifeline for both Russians and Ukrainians, as a way of staying aware of the latest news and keeping in touch with loved ones. The gold standard of encryption, known as end-to-end encryption, where only the sender and person who receives the message are able to see it, is available on Telegram only when the Secret Chat function is enabled. Voice and video calls are also completely encrypted. "The inflation fire was already hot and now with war-driven inflation added to the mix, it will grow even hotter, setting off a scramble by the world’s central banks to pull back their stimulus earlier than expected," Chris Rupkey, chief economist at FWDBONDS, wrote in an email. "A spike in inflation rates has preceded economic recessions historically and this time prices have soared to levels that once again pose a threat to growth."
from tw
