Хочется начать с нечта вроде гонзо-рецензии на фильм «Овсянки» Федорченко, по повести Осокина. Фильм, с которым у меня сложились очень странные отношения.
Копипаст Википедии: «Красной нитью через весь фильм идёт повествование о нравах и обычаях (вымышленных) древнего народа мери, затерявшегося в костромской глуши, который наука считает исчезнувшим, но к которому причисляют себя главные герои картины. Мерянская свадьба, мерянские похороны, отношение к жизни и смерти — значительная часть сюжета.»
Нравы и обычаи не просто вымышлены, а вымышлены очень характерным образом — как мозаичная фантазия одного человека: крайне персональная, эротическая, пропитанная горечью утраты.
Человека, для которого «меря» и «древняя обрядность» — это только вторичные инструменты для вскрытия, выражения, изъявления этой фантазии.
И ещë знаете, на что это очень похоже? На типичные продукты нейросети, языковой модели — не знающей ничего про поволжских финнов, но способной выдавать вполне оригинальные схемы неких расплывчатых, нарочитых «древних обрядов». Как если бы синопсис фильма с кинопоиска вставили в джипити в качестве промпта, чтобы получить сценарий.
По всем этим причинам фильм ощущается как фантомная боль по мёртвому народу. Как будто действительно живут сотни людей, «причисляющие себя к мере», но они способны только на карго-культ. Потому что на деле оторваны от традиции — остался только голый импульс еë воспроизводства без былого содержания.
И в фильме в современный мир этот фантом оказывается вписан каким-то болезненным, корявым образом. Сугубо постсоветский антураж, эротическая фиксация как искажëнный реликт архаической либидинальности, и общее ощущение, будто «что-то не так». Постепенный уход мери в воду. У протагонистов не было детей и молодых последователей. Наступающее речное забытье.
Поэтому фильм оказывает на меня какое-то психоаналитическое воздействие. В самом простом смысле. Где производимый речью или кинематографом текст симптоматичен: указывает на невроз.
«Овсянки» как будто показывают современным меря: — смотрите, это ваше вытесненное и ваше Реальное. Сколько бы вы ни говорили о прямом наследстве народной традиции, вы занимаетесь художественным изобретением, артлангами, конструктивизмом.
«меряне не топятся», пишет Осокин, но что есть птицы-овсянки для протагонистов, как не овнешнëнное и подавленное желание утопиться, исчезнуть, раствориться?
Несмотря на обилие мерянских следов, ассимиляция имела место. Если мы указываем на мерянство там, где нет его следов — мы становимся похожи на героев «Овсянок», на народ-фантом вместо отелесненного и заземлëнного этноса. И это ведëт нас только на речное дно. Мы можем быть там счастливы, да. Но с суши нас никто не услышит, и подлинной мери после нас уже не будет. Останется нейросетевая галлюцинация и то, что равно ей.
Только признав это — вобрав в себя этот разрыв, пройдя через травму утраты — можно начать делать сегодня с мерянством что-то, что не будет самообманом и утопленничеством. Безапелляционно заявлять о мерянском компоненте там, где в нëм можно сомневаться — то же самое, что «мчаться в рай обгоняя всех». Пытаться добиться желанной участи в обход реальной исторической неоднозначности, несводимой множественности Реального — в обход юмо и самого мира.
Только после этой стадии принятия возможны настоящие чудеса, где меря возвращается из мëртвых, а рыбы говорят человеческим голосом.
Хочется начать с нечта вроде гонзо-рецензии на фильм «Овсянки» Федорченко, по повести Осокина. Фильм, с которым у меня сложились очень странные отношения.
Копипаст Википедии: «Красной нитью через весь фильм идёт повествование о нравах и обычаях (вымышленных) древнего народа мери, затерявшегося в костромской глуши, который наука считает исчезнувшим, но к которому причисляют себя главные герои картины. Мерянская свадьба, мерянские похороны, отношение к жизни и смерти — значительная часть сюжета.»
Нравы и обычаи не просто вымышлены, а вымышлены очень характерным образом — как мозаичная фантазия одного человека: крайне персональная, эротическая, пропитанная горечью утраты.
Человека, для которого «меря» и «древняя обрядность» — это только вторичные инструменты для вскрытия, выражения, изъявления этой фантазии.
И ещë знаете, на что это очень похоже? На типичные продукты нейросети, языковой модели — не знающей ничего про поволжских финнов, но способной выдавать вполне оригинальные схемы неких расплывчатых, нарочитых «древних обрядов». Как если бы синопсис фильма с кинопоиска вставили в джипити в качестве промпта, чтобы получить сценарий.
По всем этим причинам фильм ощущается как фантомная боль по мёртвому народу. Как будто действительно живут сотни людей, «причисляющие себя к мере», но они способны только на карго-культ. Потому что на деле оторваны от традиции — остался только голый импульс еë воспроизводства без былого содержания.
И в фильме в современный мир этот фантом оказывается вписан каким-то болезненным, корявым образом. Сугубо постсоветский антураж, эротическая фиксация как искажëнный реликт архаической либидинальности, и общее ощущение, будто «что-то не так». Постепенный уход мери в воду. У протагонистов не было детей и молодых последователей. Наступающее речное забытье.
Поэтому фильм оказывает на меня какое-то психоаналитическое воздействие. В самом простом смысле. Где производимый речью или кинематографом текст симптоматичен: указывает на невроз.
«Овсянки» как будто показывают современным меря: — смотрите, это ваше вытесненное и ваше Реальное. Сколько бы вы ни говорили о прямом наследстве народной традиции, вы занимаетесь художественным изобретением, артлангами, конструктивизмом.
«меряне не топятся», пишет Осокин, но что есть птицы-овсянки для протагонистов, как не овнешнëнное и подавленное желание утопиться, исчезнуть, раствориться?
Несмотря на обилие мерянских следов, ассимиляция имела место. Если мы указываем на мерянство там, где нет его следов — мы становимся похожи на героев «Овсянок», на народ-фантом вместо отелесненного и заземлëнного этноса. И это ведëт нас только на речное дно. Мы можем быть там счастливы, да. Но с суши нас никто не услышит, и подлинной мери после нас уже не будет. Останется нейросетевая галлюцинация и то, что равно ей.
Только признав это — вобрав в себя этот разрыв, пройдя через травму утраты — можно начать делать сегодня с мерянством что-то, что не будет самообманом и утопленничеством. Безапелляционно заявлять о мерянском компоненте там, где в нëм можно сомневаться — то же самое, что «мчаться в рай обгоняя всех». Пытаться добиться желанной участи в обход реальной исторической неоднозначности, несводимой множественности Реального — в обход юмо и самого мира.
Только после этой стадии принятия возможны настоящие чудеса, где меря возвращается из мëртвых, а рыбы говорят человеческим голосом.
Sebi said data, emails and other documents are being retrieved from the seized devices and detailed investigation is in progress. As such, the SC would like to remind investors to always exercise caution when evaluating investment opportunities, especially those promising unrealistically high returns with little or no risk. Investors should also never deposit money into someone’s personal bank account if instructed. What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm. The news also helped traders look past another report showing decades-high inflation and shake off some of the volatility from recent sessions. The Bureau of Labor Statistics' February Consumer Price Index (CPI) this week showed another surge in prices even before Russia escalated its attacks in Ukraine. The headline CPI — soaring 7.9% over last year — underscored the sticky inflationary pressures reverberating across the U.S. economy, with everything from groceries to rents and airline fares getting more expensive for everyday consumers. Andrey, a Russian entrepreneur living in Brazil who, fearing retaliation, asked that NPR not use his last name, said Telegram has become one of the few places Russians can access independent news about the war.
from us
