Ещё Адам Мицкевич в лекциях в Коллеж де Франс называл Россию «Азией, принявшей маску Европы» и «татарами с православным лицом». А Йозеф Геббельс писал в 1941 году: «Мы воюем не с народом, а с Ордой. Не с государством, а с юртой. Это Восток, наступающий на Европу под красным знаменем».
Эти высказывания не были маргинальными. Напротив, они воспроизводили фундаментальный европейский страх перед Востоком как носителем чуждой формы бытия. Русофобия в этом контексте— форма модернизированной монголофобии. Идея о том, что Россия— это Орда, перенесённая в XX век, позволяла Европе дистанцироваться и от Степи, и от собственной восточной истории. В этом смысле и Россия, и казахская степь в течение веков подвергались одинаковому вытеснению из Истории, трактовались как случайности или угрозы. Европоцентризм не просто исключал Восток— он дробил его, создавая иерархии внутри. Противопоставление славянина и тюрка, русского и казаха, стало частью более широкой стратегии подчинения и делегитимации.
IV. Казахоцентризм: новая рамка исторического мышления
Казахоцентризм представляет собой попытку выработать собственную историческую парадигму, не сводимую к европоцентрическим или евразийским моделям. Он исходит из признания того, что казахская степь не была ни периферией мировой истории, ни временным отклонением, а обладала устойчивыми формами политического порядка, адаптированными к особенностям ландшафта, мобилизации и социальной организации. Историческая культура казахов формировалась на базе кочевой рациональности, институтов родовой репрезентации, династического регулирования, института биев и устной правовой традиции. Система степного управления основывалась на горизонтальной легитимности, принципах справедливости как баланса интересов и признания авторитета через согласие, а не исключительно силу. Казахоцентризм не отрицает влияние внешних сил, но отстаивает право на автономную интерпретацию исторического опыта. Он не предлагает «новый универсализм», но утверждает многополярность исторического знания. Это не отказ от диалога, а выстраивание собственной точки зрения — как соразмерной, а не производной. Современное обращение к казахоцентризму продиктовано не стремлением к изоляции, а необходимостью политической субъектности в условиях глобальных трансформаций. Это прагматичная рамка, ориентированная на воспроизводство независимого исторического мышления и политической позиции, соотносящейся с национальными интересами и внутренними ресурсами. История— это не просто ретроспектива. Это механизм распределения будущего. Кто определяет, что считать разумом, прогрессом, варварством, законом— тот формирует повестку и право говорить от имени всего человечества. Европоцентризм пытался закрепить это право за собой, евразийство— оспаривало форму, но не структуру. Казахоцентризм предлагает изменить саму архитектуру исторического взгляда: не централизовать, а распредметить, не подчинить, а соотнести. Сегодня, когда однополярность рушится, и Запад утрачивает монополию на нормы, открывается возможность для формирования множественных исторических субъектов. Казахская мысль в этом контексте может выступать не как альтернатива Западу, а как независимый вектор, исходящий из собственной логики, памяти и языка. История— это не зеркало победителя, а борьба за право называться субъектом. Казахоцентризм, в этом контексте, есть предложение новой рамки исторического мышления.
Ещё Адам Мицкевич в лекциях в Коллеж де Франс называл Россию «Азией, принявшей маску Европы» и «татарами с православным лицом». А Йозеф Геббельс писал в 1941 году: «Мы воюем не с народом, а с Ордой. Не с государством, а с юртой. Это Восток, наступающий на Европу под красным знаменем».
Эти высказывания не были маргинальными. Напротив, они воспроизводили фундаментальный европейский страх перед Востоком как носителем чуждой формы бытия. Русофобия в этом контексте— форма модернизированной монголофобии. Идея о том, что Россия— это Орда, перенесённая в XX век, позволяла Европе дистанцироваться и от Степи, и от собственной восточной истории. В этом смысле и Россия, и казахская степь в течение веков подвергались одинаковому вытеснению из Истории, трактовались как случайности или угрозы. Европоцентризм не просто исключал Восток— он дробил его, создавая иерархии внутри. Противопоставление славянина и тюрка, русского и казаха, стало частью более широкой стратегии подчинения и делегитимации.
IV. Казахоцентризм: новая рамка исторического мышления
Казахоцентризм представляет собой попытку выработать собственную историческую парадигму, не сводимую к европоцентрическим или евразийским моделям. Он исходит из признания того, что казахская степь не была ни периферией мировой истории, ни временным отклонением, а обладала устойчивыми формами политического порядка, адаптированными к особенностям ландшафта, мобилизации и социальной организации. Историческая культура казахов формировалась на базе кочевой рациональности, институтов родовой репрезентации, династического регулирования, института биев и устной правовой традиции. Система степного управления основывалась на горизонтальной легитимности, принципах справедливости как баланса интересов и признания авторитета через согласие, а не исключительно силу. Казахоцентризм не отрицает влияние внешних сил, но отстаивает право на автономную интерпретацию исторического опыта. Он не предлагает «новый универсализм», но утверждает многополярность исторического знания. Это не отказ от диалога, а выстраивание собственной точки зрения — как соразмерной, а не производной. Современное обращение к казахоцентризму продиктовано не стремлением к изоляции, а необходимостью политической субъектности в условиях глобальных трансформаций. Это прагматичная рамка, ориентированная на воспроизводство независимого исторического мышления и политической позиции, соотносящейся с национальными интересами и внутренними ресурсами. История— это не просто ретроспектива. Это механизм распределения будущего. Кто определяет, что считать разумом, прогрессом, варварством, законом— тот формирует повестку и право говорить от имени всего человечества. Европоцентризм пытался закрепить это право за собой, евразийство— оспаривало форму, но не структуру. Казахоцентризм предлагает изменить саму архитектуру исторического взгляда: не централизовать, а распредметить, не подчинить, а соотнести. Сегодня, когда однополярность рушится, и Запад утрачивает монополию на нормы, открывается возможность для формирования множественных исторических субъектов. Казахская мысль в этом контексте может выступать не как альтернатива Западу, а как независимый вектор, исходящий из собственной логики, памяти и языка. История— это не зеркало победителя, а борьба за право называться субъектом. Казахоцентризм, в этом контексте, есть предложение новой рамки исторического мышления.
BY Улус Джучи
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
This provided opportunity to their linked entities to offload their shares at higher prices and make significant profits at the cost of unsuspecting retail investors. False news often spreads via public groups, or chats, with potentially fatal effects. Either way, Durov says that he withdrew his resignation but that he was ousted from his company anyway. Subsequently, control of the company was reportedly handed to oligarchs Alisher Usmanov and Igor Sechin, both allegedly close associates of Russian leader Vladimir Putin. And indeed, volatility has been a hallmark of the market environment so far in 2022, with the S&P 500 still down more than 10% for the year-to-date after first sliding into a correction last month. The CBOE Volatility Index, or VIX, has held at a lofty level of more than 30. Telegram has gained a reputation as the “secure” communications app in the post-Soviet states, but whenever you make choices about your digital security, it’s important to start by asking yourself, “What exactly am I securing? And who am I securing it from?” These questions should inform your decisions about whether you are using the right tool or platform for your digital security needs. Telegram is certainly not the most secure messaging app on the market right now. Its security model requires users to place a great deal of trust in Telegram’s ability to protect user data. For some users, this may be good enough for now. For others, it may be wiser to move to a different platform for certain kinds of high-risk communications.
from hk
