Демонический мужчина отличается от мужчины обыкновенного прежде всего манерой молчать. Он молчит долго, густо и неодобрительно — так, будто слышит в себе скорбь всех женщин, которых он не спас.
Одет он так, словно только что вернулся с похорон друга — поэта, которого никто не читал, кроме него. Он носит тёмные ткани, чёрный шарф в мае и чужой плащ. На пальце у него кольцо — простое, серебряное, «в память». Кого — он не говорит. — К чему?
Он носит трость, но не хромает. Запонки, но в кармане, галстук — никогда. И очки, в которых ничего не видно, но хорошо страдать. Он ничего не делает. — А что сейчас вообще можно делать?
Он как будто пережил всё: и революцию, и изгнание, и возвращение. Общественное положение демонического мужчины может быть любым, но чаще всего он — бывший режиссёр или будущий.
У него есть долг, вина, рана или хотя бы аванс, который его держит.
Обычно он знает одну женщину. Она живёт в Риме. Она его отравила абсентом, научила плакать, подарила виниловую пластинку без этикетки — и исчезла. Он не говорит о ней каждый третий вторник. — К чему?
За столом он ест, но как будто вспоминает при этом, как ел в Лиссабоне, и как та, другая, клала ему в рот оливки. Он всегда немного откусывает боль.
Когда женщина смеётся, он смотрит на неё так, будто её счастье — личная пощёчина его душе.
Ночью, глядя в окно, шепчет: — Я должен был стать совсем другим… — Кем? — Неважно.
Он любит говорить загадками. Или цитатами. Или цитатами из себя. У него дома есть рукопись. В шкафу. Под книгой Кастанеды. Она называется: «Опыты боли». Он никому её не даёт читать. — К чему?
Но рассказывает, что её читал «один важный человек». — Он был тронут. Он сказал: это — не книга. Это — нож в печень человечества.
А потом, в компании, он встаёт, налитый тьмой, и говорит: — Я пил. Я пил и буду пить. Я хочу, хочу мерзкой пошлости! И берёт… булку. С маком. И ест. Как зверь. Как символ.
— Он ест булку… — Боже… какой надрыв… — Это гениально.
Иногда он просит денег. Но не как обыкновенный мужчина, с заминкой и кашлем. Он встанет, упрётся глазами в тебя и скажет: — Ты знаешь, почему я здесь? Потому что я должен. Дай мне пять тыщ. Сейчас. Ты — мне. Именно ты. Именно мне. Именно сейчас. Я грязь. Я никто. Я тварь, я вино и шелуха! Теперь уходи… Уходи и не оборачивайся… ха-ха-ха!
Ты уходишь. — Он такой загадочный… — Там явно была женщина. — Или драма. — Или, может быть, просто задолжал.
Демонический мужчина отличается от мужчины обыкновенного прежде всего манерой молчать. Он молчит долго, густо и неодобрительно — так, будто слышит в себе скорбь всех женщин, которых он не спас.
Одет он так, словно только что вернулся с похорон друга — поэта, которого никто не читал, кроме него. Он носит тёмные ткани, чёрный шарф в мае и чужой плащ. На пальце у него кольцо — простое, серебряное, «в память». Кого — он не говорит. — К чему?
Он носит трость, но не хромает. Запонки, но в кармане, галстук — никогда. И очки, в которых ничего не видно, но хорошо страдать. Он ничего не делает. — А что сейчас вообще можно делать?
Он как будто пережил всё: и революцию, и изгнание, и возвращение. Общественное положение демонического мужчины может быть любым, но чаще всего он — бывший режиссёр или будущий.
У него есть долг, вина, рана или хотя бы аванс, который его держит.
Обычно он знает одну женщину. Она живёт в Риме. Она его отравила абсентом, научила плакать, подарила виниловую пластинку без этикетки — и исчезла. Он не говорит о ней каждый третий вторник. — К чему?
За столом он ест, но как будто вспоминает при этом, как ел в Лиссабоне, и как та, другая, клала ему в рот оливки. Он всегда немного откусывает боль.
Когда женщина смеётся, он смотрит на неё так, будто её счастье — личная пощёчина его душе.
Ночью, глядя в окно, шепчет: — Я должен был стать совсем другим… — Кем? — Неважно.
Он любит говорить загадками. Или цитатами. Или цитатами из себя. У него дома есть рукопись. В шкафу. Под книгой Кастанеды. Она называется: «Опыты боли». Он никому её не даёт читать. — К чему?
Но рассказывает, что её читал «один важный человек». — Он был тронут. Он сказал: это — не книга. Это — нож в печень человечества.
А потом, в компании, он встаёт, налитый тьмой, и говорит: — Я пил. Я пил и буду пить. Я хочу, хочу мерзкой пошлости! И берёт… булку. С маком. И ест. Как зверь. Как символ.
— Он ест булку… — Боже… какой надрыв… — Это гениально.
Иногда он просит денег. Но не как обыкновенный мужчина, с заминкой и кашлем. Он встанет, упрётся глазами в тебя и скажет: — Ты знаешь, почему я здесь? Потому что я должен. Дай мне пять тыщ. Сейчас. Ты — мне. Именно ты. Именно мне. Именно сейчас. Я грязь. Я никто. Я тварь, я вино и шелуха! Теперь уходи… Уходи и не оборачивайся… ха-ха-ха!
Ты уходишь. — Он такой загадочный… — Там явно была женщина. — Или драма. — Или, может быть, просто задолжал.
BY БОСА ПИПА
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Markets continued to grapple with the economic and corporate earnings implications relating to the Russia-Ukraine conflict. “We have a ton of uncertainty right now,” said Stephanie Link, chief investment strategist and portfolio manager at Hightower Advisors. “We’re dealing with a war, we’re dealing with inflation. We don’t know what it means to earnings.” The Russian invasion of Ukraine has been a driving force in markets for the past few weeks. The news also helped traders look past another report showing decades-high inflation and shake off some of the volatility from recent sessions. The Bureau of Labor Statistics' February Consumer Price Index (CPI) this week showed another surge in prices even before Russia escalated its attacks in Ukraine. The headline CPI — soaring 7.9% over last year — underscored the sticky inflationary pressures reverberating across the U.S. economy, with everything from groceries to rents and airline fares getting more expensive for everyday consumers. During the operations, Sebi officials seized various records and documents, including 34 mobile phones, six laptops, four desktops, four tablets, two hard drive disks and one pen drive from the custody of these persons. 'Wild West'
from in
