Иногда в сети попадаются проникновенные тексты о вреде прогресса, о том как плохо в городах, о том как раньше жизнь была чистая, прекрасная, духовная и прочая розоватая единорожчина.

Так и тянет порекомендовать автору уйти из интернета, выбросить телефон в помойку и рисовать навозом на стенах пиктограммы – потому что всё остальное, что отличает человека от обезьяны, изобретено в городах. Даже азбука.

ГЛУПОСТИ (Из разговора)

— Что-то не видел Вас на службах Страстной седмицы. У нас тенор Хрякин пел «Разбойника» Таривердиева. Умилительная штучка! А Вы все пропустили. Приболели?

— Нет, слава Богу, здоров. Просто невозможно слушать, как такие святые слова бормочутся кое-как и с космической скоростью. Какой тут Христос, какие страдания и погребение? Все принесено в жертву Молоху Типикона в худшем его понимании: вычитать, поскорее спеть и в самодовольном изнеможении успокоиться. Да спойте и прочитайте в десять раз меньше. Евангелие одно прочитайте, а не двенадцать раз одно и то же и всё скороговоркой. Уже не первый год у меня появляется мысль, что вместо всех этих безумных подражаний древней Византии оставить бы пару вечерних литургий, а остальное время посвятить помощи медсестрам в хосписе. Чтобы увидеть реальные страдания людей и так понять, в чем ужас богооставленности и страданий Христовых. Вот прям всей общиной договориться с врачами, прийти и помочь. И там — среди безумия, одиночества, отчаяния, вони и страдания — спойте несколько ваших стихир. Если сможете, если совесть позволит.

— Да Вы, батенька, так совсем в протестанты заделаетесь, а то и с ума сойдёте! Любовь к ближним и прочее прекрасное оставьте политикам перед выборами. А мы храним вековые традиции, отеческие предания. И во имя каких-то человеческих страстей всю эту божественную красоту сокращать и отменять? Ну и ничего, что скороговоркой — быстрее закончится. А что непонятно порой — так стой и своими словами молись и кайся. Бросайте, друг мой, эти глупости, пойдемте, лучше, кофейку отведаем. Знаю я тут одно местечко! Ах, какой там кофе!

#4к

«Вот если бы попы перед революцией лучше бы проповедовали Христа, а не набивали своё брюхо, то революции бы не было». Говорят вроде бы и неглупые люди, очень недовольные состоянием церкви сегодня. С намёком на то, что и сегодня надо бы лучше проповедовать, идти в народ, а не только беседы разводить с интеллигентами.

Но давайте вспомним в каких условиях проповедовал Христос и апостолы. Можем ли мы сказать, что если бы они проповедовали лучше, то Иерусалим не был бы разрушен?

Или христианство — это всё-таки о другом?

Только о двух Храмах в истории мы говорим с придыханием и особым почтением — Иерусалимском, разрушенном, и стамбульском, осквернённом.

И именно это почтение «освящает» в нашем сознании тот храм, куда мы ходим молиться по образцу тех молитв, которые когда-то зажигали сердца людей в древности.

Доброй ночи, друзья! Всем желаю Покрова Мариам!

Просят пояснения. Хорошо.

Иерусалимский храм так или иначе воспет Псалтирью и является культовым центром всего Ветхого Завета. Это наше прошлое, теряющее актуальность в том смысле, что каждый из нас становится подобным такому храму, принимая Христа, но не теряющее символического значения места культа, места встречи с Богом. Поэтому об этом Храме мы до сих пор читаем и поём в Псалтири: «Утренюет дух мой ко Храму святому Твоему», подразумевая уже не Иерусалим, а свои христианские храмы.

Храм в Стамбуле — Святая София — это, конечно, не символ Нового Завета, но это место, где формировались детали нашего православного богослужения, его «приходской» части. В основном — литургии. Да, на наше богослужение оказали огромное влияние палестинские монашеские традиции. Но монастырские обычаи пришли к нам значительно опосредованно, добавляясь к уже сложившимся соборным, и мы не можем сказать, что, попав в обитель Саввы Освященного, мы попадаем в начало нашего богослужения — в лучшем случае это поможет нам понять истоки появления отдельных деталей всенощного бдения, например.

Все другие храмы христианского Востока в смысле прототипов для нас уже не так интересны кроме, пожалуй, Анастасиса на Гробе Господнем в Иерусалиме. Но там такой вихрь смешения стилей и конфессий, к тому же современный собор частично восстановлен, частично построен крестоносцами значительно позднее иерусалимского влияния на наше богослужение (XII век, и позже регулярно перестраивался католиками и султанами из-за пожаров и землетрясений), что именно в литургическом, символическом плане я останавливаюсь на тех двух.

Не первый раз в интернетах ведётся спор относительно необходимости иконостаса.

Время от времени кто-нибудь высказывает мнение, что иконостас только мешает видеть богослужение и молиться вместе со священником.

На него сразу налетает толпа «ревнителей благочестия», прочитавших полторы книжки благочестивых авторов, содержащие всякие сладкие небылицы, и с драматически заломанными руками восклицает: «Да ведь иконостас ещё сам святитель Василий Великий собственноручно сколотил из досок Гроба Господня, потому что какой-то юноша посмотрел на какую-то девушку! Да вы хотите всех в каталитичество переманить! Оставьте нам чистоту православия, а сами идите к себе в иудейство, простетантизьм, муссонство и …» дальше адрес неразборчив даже в сознании посылателя.

Но вот в родной Александро-Невской лавре уже больше трёх лет идёт ремонт. И богослужение совершается каждый день посередине храма без всякого иконостаса, даже декоративного. И все спасительно и благодатно, как и прежде. И все ревнители стыдливо молчат, не дерзая комментировать действия уважаемых священнослужителей. «Но это же другое!» (тм).

Так может и дальше «ревнителям» надо просто молчать, перестать лицемерить и не трясти своим невежеством направо и налево? Есть иконостас, нет иконостаса — богослужение совершается, и небеса не разверзаются. Ищите лучше за иконостасом своих пристрастий любовь, съёжившуюся в вашем гиперблагочестивом сердце.

Несмотря на бравурную полемику Константинопольского Патриарха Михаила Керуллария (XI в.) и целого ряда других восточных богословов против латинской практики использования для Евхаристии опресноков, на Тайной вечере вообще не могло быть дрожжевого хлеба, иначе это было бы особо оговорено евангелистами как явное нарушение ветхозаветного предписания. Синоптики совершенно определённо утверждают: "В первый день опресноков, когда заколали пасхального агнца, говорят Ему ученики Его: где хочешь есть пасху? мы пойдем и приготовим" (Мк. 14:12). "Настал же день опресноков, в который надлежало заколать пасхального агнца" (Лк. 22:7). То есть Тайная вечеря - это безусловно ужин праздника опресноков.

Попытки притянуть к этому хронологию ап. Иоанна разбиваются о довольно уверенное Павлово: "Cтанем же праздновать не со старою закваскою, не с закваскою порока и лукавства, но с опресноками чистоты и истины". (1Кор 5:8) Это уже после Тайной вечери, когда, якобы, "все совершали Евхаристию на квасном хлебе".

Вообще упорные попытки византийских богословов доказать, что Христос раздал апостолам квасной хлеб, а не мацу, удивляют. Впрочем, если хотите упрекнуть меня в ереси или неуважении к святым отцам, то я в этом вопросе следую не ветру своей головы, а св. Феофилакту Болгарскому.

Судя по сочинениям ранних христиан в первые несколько веков качеству и внешнему виду хлеба никакое значение не придавалось. Какой был в наличии, такой и использовали.

После легализации христианства стали совершать литургию на силигните - это дорогой пшеничный хлеб, надрезанный особым образом, с печатью пекаря. К печати со временем прибавилось изображение креста, надрезать хлеб перед выпечкой перестали, а имя пекаря пропало, и мы теперь имеем что имеем.

В Антиохии, Сирии использовался (и до сих пор используется) небольшой плоский хлебец 6 см в диаметре. Такими причащался и причащал свт. Иоанн Златоуст. Естественно, и речи быть не могло о служении на одной просфоре, если причащались тысячи человек. Хлебов готовили много по количеству причастников, также и несколько чаш смешивали с водой в необходимом количестве. Поэтому соответствующее выражение из анафоры свт. Василия Великого ("нас же всех, от единаго хлеба причащающихся") можно понимать лишь как утверждение единства причащающихся похожими хлебами, но не как свидетельство об одной просфоре циклопических размеров.

Причащали довольно крупной частицей - как и сейчас делают копты, отламывая куски от пышных круглых хлебов 30 см в диаметре.

На латинском Западе использовали квасной хлеб века до VII-IX, после чего, не без влияния ап. Павла, окончательно перешли в западном обряде на опресноки. У них это символ чистоты, у нас квасной хлеб символ живого тела Христова. Символы, символы, символы и ничего личного.

Но отметьте - хоть византийцы и яростно спорили и поругивались с латинянами (спор о виде хлеба был для них гораздо важнее, чем спор о Филиокве - это видно из количества дошедших до нас полемических сочинений), но всё равно эпизодически причащались вместе, соответственно и опресноками тоже, чуть ли не до XIII века.

Так что как бы ни было неприятно это "ревнителям", с апостольских времён для совершения Таинства Евхаристии не имеет особого значения из какой муки хлеб, дрожжевой он или нет, какая на нём печать, "двухэтажный" он или нет. Это лишь традиции нашей Церкви, которые мы любим и соблюдаем, но в крайних случаях (что и делали новомученики в ссылках) допускаем исключения со спокойной совестью: Христос не дал нам на этот счет никаких указаний, апостолы ничего не уточнили, если не считать уверенного Павлова свидетельства об опресноках, а святые отцы долгое время даже не понимали, зачем об этом надо говорить.

В турецкой провинции Караман археологи совершили открытие, которое привлекло внимание.
В древнем Иренополе, на месте современного поселения Топрактепе, специалисты нашли пять обугленных [ячменных] хлебцев, датируемых VII–VIII веками н. э.

На одном из них – выжженное изображение Иисуса Христа в образе земледельца и надпись на греческом языке: «С благодарностью благословенному Иисусу».

На других хлебцах – мальтийские кресты (автор статьи принял за мальтийские кресты обычные кресты с расширяющимися концами без раздвоения. Они вписаны в квадраты и позволяют легко разломить хлеб на одинаковые сегменты с мелкими крестами на них — ИС). По мнению археологов, такая символика указывает на то, что хлеб предназначался для таинства Причастия – возможно, как евхаристический хлеб, который в христианской традиции символизирует Тело Христово.

Исследователи отмечают, что найденный образ необычен: Христос изображён как Сеятель, что отражает связь веры, труда и плодородия. Ведь Иренополис был важным земледельческим центром Византийской империи.

Хлеба сохранились удивительно хорошо – обугливание защитило их от разложения. Археологи предполагают, что партия могла просто пережариться, а потому так и не была использована на службе. Теперь находку собираются отправить на палеоботанический анализ, чтобы с помощью микроскопа и компьютерной томографии определить точный состав злаков, технологию производства.

- Эти образцы показывают, как обычная еда могла становиться объектом поклонения, соединяя питание и духовность, – отмечают исследователи.

Находка помогает лучше понять, как религиозная символика вплеталась в повседневную жизнь раннехристианских общин. Византийская провинция Исаврия, куда входил Иренополис, подчинялась Константинопольскому патриархату и имела развитую церковную жизнь. Хлеб с ликом Христа-земледельца – редкое свидетельство того, как вера материализовалась в бытовых предметах, соединяя духовное и земное.

https://ewtn.it/2025/10/16/scoperti-inue-pani-eucaristici-di-1-300-anni-fa-uno-raffigura-gesu-cristo/

https://prufy.ru/news/society/174745-v_turtsii_nashli_1300_letniy_khleb_s_likom_iisusa_khrista/?amp=y

С глубокой благодарностью о. Алексею Лешко

Ещё в 12 веке обращали внимание на то, что греческое слово άρτος означает не только дрожжевой хлеб, но и пищу вообще, и любой (!) вид хлеба в частности.

Как в русской фразе «есть хлеб свой» мы подразумеваем, что есть будем то, что будет в наличии, а не только один хлеб, так и тут — слово больше своего значения.

Вот красноречивый пример из Ветхого Завета (Исх 16:32): "Сказал же Моисей: вот слово повеления Господня: Наполните [сосуд, объёмом в] гомор манны для хранения из поколения в поколения ваши, чтобы видели они хлеб, который ели вы в пустыне, когда вывел вас Господь из земли Египетской". Здесь манна небесная прямо называется хлебом (τὸν ἄρτον) хотя общеизвестно, что её не пекли из дрожжевого теста, а собирали в пустыне.

Поэтому то, что опреснок в повествовании о Тайной вечере называется хлебом, артосом, совершенно не противоречит значению этого слова. В конце-концов, Христос называет себя Хлебом, сошедшим с Небес. Это же не значит, что Его пекли из теста на закваске!

Опять же, даже если мы предположим, что Вечеря была, по Иоанну, на день раньше и там мог оставаться квасной хлеб, (но что тогда делать с синоптическими Евангелиями?! Они разве не истинны?!! Да и не пишет Иоанн ни слова об установлении Там Евхаристии), то в доме у Луки и Клеопы его уже точно не должно было быть.

«И когда Он возлежал с ними [за столом], то, взяв хлеб, благословил, преломил и подал им» (24:30)

«И они рассказывали о происшедшем на пути, и как Он был узнан ими в преломлении хлеба». (24:35)

Это ещё неделя после Пасхи («в тот же день» 24:13), и ни у одного благочестивого еврея просто не должно было оставаться ни куска такого хлеба. Это повеление Господа, особенность религии, которой придерживались и апостолы тоже, и Сам Христос нигде ничего не говорит об отмене этого установления.

"Семь дней не должно быть закваски в домах ваших, ибо кто будет есть квасное, душа та истреблена будет из общества сынов Израилевых, пришлец ли то, или природный житель земли той". (Исход 12:19).

К тому же из повествования совершенно ясно, что пригласили апостолы неузнанного Христа на обычный ужин, а не на ритуальную Евхаристию якобы уже с квасным хлебом. То есть по всякому там Христос преломляет мацу. И она опять дважды называется евангелистом артосом.

«Есть ли место музыке в Церкви?»

Понятно, что имеется в виду инструментальная музыка и сложные формы церковного пения. Но вопрос некорректный, потому что музыки у нас предостаточно. И не только в хоре. Возгласы поются, чтения напеваются и даже колокола складываются в сложную гармонию и следуют своей мелодии. Попытки благочестиво назвать эту музыку как-то иначе — кокетство.

Другое дело, что лично в моем представлении церковная музыка напоминает жеребца, которого надо укротить и использовать для своей цели.
Цель — совместная молитва верных. Другие цели лишь отводят от этой. Музыка не должна мешать тексту, на который поется, и тексту, под который поется — тексту молитв священника.

А все остальное — дело вкуса. Каждый выберет для исполнения то, что ему ближе.

PS: откуда у этого вопроса ноги растут – понятно. Есть масса людей, начитавшихся книги Владимира Ивановича Мартынова и считающих, что то, что поется в церкви, музыкой быть не может.

Да, Мартынов написал хорошую книгу. Но он гениальный провокатор (чего стоит только «конец эпохи композиторов» из уст талантливого композитора!). Он и прав, и не прав одновременно. Просто к музыке он подходит с теми критериями, с которыми сначала надо бы подойти к слушателям этой музыки. А иначе это просто не работает. Ведь ему музыка (то есть, «равноангельное пение») нужна бесстрастная для людей бесстрастных и блестяще подготовленных богословски, в то время как в храмах такие люди встречаются крайне редко.

И, добавлю, слава Богу.

Иными словами, измените отношение молящихся к богослужению, и искусственно выдумывать и менять церковное пение не придется — музыка постепенно сама изменится пропорционально сознанию.

«Пойте Богу разумно» (Пс.46)

В чем благолепие священнического служения? Мы привыкли понимать под этим красиво спетые возгласы, изящно поднятые и опущенные руки, согласно тайному поповскому знанию подобранные ризы и сосуды, симметричные ряды лихо марширующих по амвону отроков в стихарях, несущих всякое блестящее.

Но разве священническое служение может определяться только артистизмом? Да, внешняя красота служения имеет свое значение. Но никогда не может ею исчерпываться. Ведь видно, когда человек трепещет перед престолом и стремится священнодействовать, а когда устраивает торжественный спектакль. К сожалению, именно умение красиво организовать такой спектакль в глазах многих и является благолепием священнослужения. Этому считается хорошим тоном подражать, это «передается по наследству».

Опять же, надо ли бороться с этим? Ответ тот же что и прежде: а смысл? измените прежде сознание молящихся, верните им евхаристическое измерение происходящего, понимание Евхаристии как продолжение всей жизни, и постепенно и обряды и напевы будут меняться.

И, вдогонку, то же о роскошной музыке Бортнянского и Дегтярева. В Исаакиевском и Казанском соборах, в величественных и исторических храмах столиц это звучит органично, потому что сам размер храма требует крупной формы.

Вот только идет ли это на пользу евхаристичности происходящего? Нет, конечно. Зато красиво и органично. Тоже хороший результат.

Но когда хор, «еле попадающий в фа мажор», берется это всё вопить полупоставленными голосами в приходских храмах, еще и построенных недавно… это и молитве мешает и некрасиво. И просто нелепо.

Что есть евхаристичность сознания?

Это понимание большинством собравшихся, что они
— доброжелательные единомышленники, а не внештатные стукачи и контролеры «истинности» происходящего;
— христиане, а не посетители культурного объекта;
— собрались прославить Христа и помолиться, а не посмотреть и послушать красивоэ;
— собрались, чтобы осознанно и с благоговением причаститься, а не «вымолить», «выпросить», «получить благодать» или иначе удовлетворить свои смутные религиозности потребности;
— воспринимают друг друга братьями и сестрами, а не случайными соседями в зрительном зале;
— знают, где ответить «аминь», потому что умом вникают в происходящее;
— воспринимают хор как выражение своих мыслей и чувств, и хор воспринимает свое пение так же, а не просто поёт «что-нибудь вкусненькое» чтобы не скучать, а заодно и «поставить на место» невежду-настоятеля и скопище посетителей храма, не разбирающихся в музыкальном искусстве и не ценящих его;
— воспринимают литургию как венец своей христианской жизни, а не как благочестивое развлечение в выходной день, за которое Бог потом обещал невнятные загробные блага;
— воспринимают литургию как начало доброделания, отправную точку измененной жизни, побуждением действовать, говорить и думать иначе, чем прежде.

#непопулярное

Я слышу в нашей любви к красивому пению (партесному, знаменному, исонному) какое-то глубинное неверие в Христа. Недоверие к тому, что хочет и может сказать нам Церковь. Страх разочароваться в том, что она может нам предложить. И чем сложнее и непонятнее текст, произносимый священником и хором, тем спокойнее на душе: ничто не вступает в конфликт с нашим мировоззрением. «Подтвердите нам все наши смутные духовные ощущения, и достаточно нам. А истина – не истина – кто вообще это может знать? Вы, штоле?»

Этот же страх и побуждает доверять сомнительным старцам и всякой духовной глупости в принципе. Это же причина побуждает Западную Европу тщательно искать нехристианские пути выражения христианских истин. Люди боятся тишины, потому что не доверяют Церкви. И это особенно печально тогда, когда эти люди и есть сама Церковь.

Люди не видят преображения тех, кто стал Церковью. Преображения подобных себе.

Глядя на церковную историю, как можно хоть кого-то осудить за это? Поэтому пишу без всякого осуждения или надменности. Это давняя боль христианства. Излечить её может только очень точечная и умная, и любвеобильная пастырская работа.

А красивые песнопения пусть будут и поются почаще. Они напоминают мне пластырь, который наклеивают на кровоточащую рану, чтобы она не увеличивалась и не ухудшалась от трения с действительностью. Проблема ведь не в том, что поют красиво, а в том, что не хотят слышать слова Христовы.