Действительно, Делёз считает, что Бергсон прокладывает в философии новый путь, независимо от Гуссерля и Хайдеггера и вне того мощного влияния, которое оказала феноменология на французскую мысль, в особенности на Мерло-Понти. Делёз будет непрестанно упрекать феноменологию в одном: помещая конституирование «мира» на стороне субъекта, она создает мир как его зеркальное подобие. Как бы тесно она ни старалась связать мир и субъекта, феноменология продолжает описывать мир человеческий, неспособный принять мир как таковой во всем его разнообразии. Бергсон делает возможным другое: он объясняет нам, что субъект есть следствие мира — мира бесконечно более разнообразного и обширного, чем он сам, поэтому мир не может быть конституирован субъектом. Человеческий субъект не является в природе чем-то исключительным, это не ее центр, не ее основание, не способ
ее организации, это лишь один из случаев природы.

Монтебелло Пьер. Бергсон и Делёз, контр-феноменология.

Lee Krasner. Blue Stone.

Очевидно, что это совершенно иная теоретическая основа для психотерапии, чем та, которую искали Фрейд или Райх. Гештальт-терапевты соглашались с Фрейдом, что целью является творческая адаптация — но к каким нормам? — и с Райхом в том, что важно освобождение живых инстинктов — но согласно чьему представлению о человеческой природе? Их ответ был одновременно радикальным и консервативным. Радикальным в том, что он отвергал теории общества и человеческой природы в пользу ситуационных оценок качества жизни пациента в его настоящем моменте (следуйте за своим глубочайшим импульсом). Консервативным же в том, что предполагалось, что задача терапевта (и пациента) — «постоять в стороне». Лучше всего было сделать самое консервативное — ничего, пусть организм сам регулирует себя. Насколько буквально эти идеи воспринимались, зависело от ситуации — Гудман, конечно, имел свои теории об обществе и человеческой природе, а также свои взгляды на то, как лучше всего лечить индивидуальные случаи — но важен общий уклон их мышления.

Это была как даосская, так и анархистская психотерапия, и теперь должно быть понятно, что терминология гештальт-терапии на самом деле не является ключевой для её главной идеи — акцента на контексте, «непреложном единстве социально-культурного, животного и физического поля в каждом конкретном опыте». Другие термины подошли бы так же хорошо, и труды Кропоткина и Лао-Цзы — а среди психоаналитиков особенно Ото Ранка — были так же важны для гештальт-терапии, как и работы Кёлера и его коллег.

Ещё труднее оценить вклад Перлза и Гудмана в этот синтез. Если их прежняя история даёт представление о том, как их пути пересеклись, то их последующие карьеры больше раскрывают, что они поставили на кон в своём сотрудничестве. Оба стали знаменитыми — Перлз как терапевт и гуру настоящего момента, Гудман как социальный критик и наставник для молодёжного движения. Любопытно, что из двоих Гудман остался более верен истинам, которые они выработали вместе, хотя он уже не практиковал терапию и мало писал на эту тему после 1960 года. Перлз переходил от института к институту, и, если он не совсем отказался от Гештальт-терапии, то точно оставил её позади, в своей неустанной адаптации новых техник и технологий — Т-групп, тренинга чувствительности, «горячего кресла», «пустого кресла», «Я становлюсь тем, кто я есть», «не говорите "должен"» и так далее. Гудман, с другой стороны, никогда не пересматривал основную позицию, которую он сформулировал в Гештальт-терапии, и на самом деле многое из его более поздней работы можно рассматривать как его попытку быть терапевтом в широком смысле, исследуя публичные способы интеграции социальных норм и животных инстинктов — иногда предлагая то, что он любил называть «практическими предложениями» для новых социальных устройств (так же как он любил устраивать своих пациентов на работу, организовывать свидания, находить квартиры), но чаще всего просто призывая людей «постоять в стороне» и позволить природе идти своим путём. Natura sanat non medicus.

Тейлор Штоер, литературный душеприказчик Гудмана

Жак Лакан. Дефиниция личности из диссертации о параноидальном психозе (раздел «Личность в обыденном представлении»).

Прежде всего, личность — факт, данный в наивном психологическом опыте. Для каждого из нас она образует принцип обобщения или синтеза нашего внутреннего опыта. Она не просто утверждает наше внутреннее единство, но осуществляет его. Чтобы сделать это, она привносит гармонию в наши стремления, другими словами, она иерархизирует наши действия и придаёт им ритм. Кроме того, она отдаёт предпочтение, принимая одни действия и исключая другие.

La personnalité est d'abord le fait d'une expérience psychologique naïve. A chacun de nous elle apparaît comme étant l'élément de sjnthèse de notre expérience intérieure. Elle n'affirme pas seulement notre unité, mais encore elle la réalise ; et, pour ce faire, elle harmonise nos tendances, c'est-à-dire les hiérarchise et rythme leur action; mais aussi elle choisit entre elles, adoptant les unes et reniant les autres.

Синтез, совершаемый личностью, — это комплексная операция. Прежде всего она реализуется через конкретный — и наиболее возвышенный — модус проявления интеллекта: суждение или категорическое утверждение. Тем не менее, это суждение не соотносится с действительностью [la realité effectué], но направлено на интенциональную реальность. Таким образом личность не застывший факт, она направляет существование человека к будущему деянию: компенсации или жертве, отречению от своего потенциала или его осуществлению, — деянию, благодаря, которому она попытается сообразоваться со своим суждением о себе. Если существует разрыв между синтезом и интенциональностью, личность распадается на множество фантазий о себе, распадается на множество более или менее тщётных, тщеславных, горделивых «идеалов». Этот разрыв, в определённой мере наличествующий всегда, выделяется в качестве функции, составляющей суть человека, тогда как в некоторых философских традициях он становится сутью всякой жизни.

Son opération est donc complexe. Elle se présente d'abord sous un mode intellectuel, le plus élevé qui soit, celui du jugement, de l'affirmation catégorique. Mais ce jugement ne se rapporte pas à une réalité effectuée; il se rapporte à une réalité intentionnelle. La personnalité n'est pas seulement un constat; elle oriente l'être vers un certain acte futur, compensation ou sacrifice, renoncement ou exercice de sa puissance, par lequel il se conformera à ce jugement porté sur lui-même. Dans la mesure même où ces deux éléments (de synthèse et d'iiiteiitionna/ifé) s'écartent l'un de l'autre, la personnalité se résout en imaginations sur nous-mêmes, en « idéaux » plus ou moins vains : cet écart, qui existe toujours dans une certaine mesure, a été isolé comme une fonction essentielle à l'homme, et même, pour certaine philosophie, à toute vie1 .

Способ, каким личность свыкается с этим разрывом, порождает целый ряд разнообразных диспозиций, которые могут лечь в основу естественной классификации (истинные или ложные личности, гармоничные и романтические личности).

La façon dont la personnalité s'accommode d'un tel écart engendre une série de diversités qui comme telles peuvent être la base d'un classement naturel (personnalités vraies ou fausses, harmoniques ou romantiques2

С другой стороны, в той мере, в какой этот разрыв сокращается, он становится основой нашей непрерывности во времени: личность гарантирует эмоциональное постоянство вместо аффективных колебаний, исполнение обещаний — вместо разговоров об изменившихся обстоятельствах.

Личность — основание ответственности. В той мере, в какой она сообщает достаточную степень непрерывности нашего внутреннего опыта (а практика показывает, что мы часто предполагаем такую достаточность), окружающие люди приписывают нам личную ответственность, получая от нас ответный жест.

Высока вероятность, что именно понятие ответственности подталкивает нас признать существование личности у других людей.

Синтез, интенциональность и ответственность — три атрибута, по которым опознают личность повсеместные верования.

Был очередной эфир в Клубе, в этот раз без гостей. Мы обсуждали тему денег в терапии. Говорили об установлении цены, изменений в процессе терапии, о роли посредника в терапии и символических значениях нарушений оплаты…

Как всегда по следам прошедших эфиров, поделюсь мыслью.

Регулярные нарушения оплаты (впрочем как и другие нарушения сеттинга) мы можем рассмотреть как актуализацию какой-то незавершенной ситуации, которая не может быть рассказана, а может быть показана, воспроизведена.
Какой-то межличностный гештальт оживает в клиент-терапевтических отношениях.

Из более «взрослого» состояния, оплата воспринимается как совершенно понятная договоренность. Но на более глубоком уровне, из которого клиент может переживать в отношениях с терапевтом знакомые ему сцены из прошлого опыта, необходимость платить - может вызывать очень сложные чувства.

Оплата - одно из условий сеттинга, то что клиент "дает" терапевту, потому что он в терапевте нуждается.
А когда актуализируется сцена отношений с фигурой, в которой нуждаешься, это довольно часто отсылает к детскому опыту, как ко времени, когда такие опыты происходили впервые и еще на фоне большой нуждаемости и зависимости.

Тогда ситуации нарушения оплаты могут нести в себе очень важные смыслы, которые бывает непросто понять, «расшифровать». И затронутость терапевта, его резонанс - важный ориентир на пути этого понимания.

Например, если у человека есть детский опыт, при котором он сам вынужден был стать родителем для своих родителей, то есть была инверсия ролей, то он оказался лишен опыта, при котором он «берет», а другой ему «дает». Он сам очень рано оказался тем, кто должен был «давать».

Такой опыт в фоне может порождать агрессию к терапевту и к тому факту, что терапевту тоже нужно что-то «давать», тогда как тот вообще непонятно как помогает.

А когда клиент вдруг замечает, что терапевт становится значимым, то это может вызывать тревоги, связанные с использованием… или страхи о том, что если он не сможет платить (то есть вкладываться в того, кто значим), то его отвергнут, как это возможно было в его семье.

Тогда появляются такие феномены, как нежелание, забывание об оплате, злость на терапевта, что он поднимает оплату, или желание оплатить вперед за несколько встреч и так далее…

Обнаруживая эти взаимосвязи, описывая их, или проживая в клиент-терапевтических отношениях по-другому, появляется возможность для переработки и ассимиляции важного опыта.