На днях в книжном клубе Кафки-Оруэлла, на семинаре Школы гражданского просвещения обсуждали с Инной Березкиной и Денисом Дженжера книгу Азар Нафиси Читая Лолиту в Тегеране. Спасибо за этот разговор.
Есть обширная литература о французском и американском exceptionalism. У россиян представление об исключительности тоже, кажется, впитано с детства. Читая Лолиту – отличное лекарство от этого.
Первые два десятилетия в Иране после исламской революции 1979 года и в России после прихода к власти Путина: что общего? Но сходство опыта поразительное.
Нафиси, университетская преподавательница литературы, вернулась в Тегеран после революции и пыталась со своими студентками пережить тиранию, сохранив индивидуальную свободу. Читая Лолиту – одновременно роман, мемуар, литературная критика, социальная история.
Это книга о том, как диктатура травмирует людей, а литература лечит. Об этом все книги Нафиси, включая последнюю, Read Dangerously: The Subversive Power of Literature in Troubled Times.
Как могут Приглашение на казнь и Лолита передавать жизнь в тоталитарном Иране, а Читая Лолиту в Тегеране – жизнь в России при Путине?
Пока сохранялась возможность читать, хотя бы в домашнем клубе, там еще можно было жить. Литература была направлением бегства от тошнотворной реальности и способом ее понимания.
Студентки Нафиси стали объектом тотального контроля: одежда, тело, дружба, мысли. Литература осталась единственным пространством свободы. Как Цинциннат Ц., они фактически были приговорены к убийству за то, что не такие, как все. За непрозрачность.
Чтобы спастись, надо было стать незаметной. Отчуждение, диссоциация со своими эмоциями, телом становилось единственным способом выжить на фоне проверок на девственность, обвинений в «прозападных взглядах» и поведении.
Гумберт сделал Лолиту воплощением своей мечты, отняв у нее имя (Долорес), голос, историю, возможность говорить своими словами, сделал ее порождением своего воображения, лишил ее реальности, кроме существующей в его голове – солипсист, присваивающий себе чужую жизнь, дающий ей новую личность.
Фрагментами чужой мечты стали и женщины в Иране. Тоталитаризм отнимает у человека его судьбу, делая его рабом чужого представления о должном. Жизнь одного человека поглощается, конфискуется другим. Права на счастье и жизнь по своему усмотрению не остается.
Аятолла Хомейни превращает нас в объекты своего воображения, как Гумберт Лолиту, пишет Нафиси. Украденная свобода сделала иранок изгнанницами в своей стране. Как Цинцинната Ц., их вынуждали участвовать в собственной казни, отказаться от прежнего я, отречься от своих действий и друзей. Они тоже пытались «вернуть эту землю себе» (цитата из Нафиси, не из БГ).
Власть хотела, чтобы в многолетней войне с Ираком иранцы видели войну с Западом – главным врагом, великим Сатаной, «атакующим самые основы нашей культуры», насилующим ее, совершающим акт культурной агрессии.
Нафиси теряла свою страну. Не в один миг, постепенно – это история поражения, постепенной сдачи позиций.
Суровый аятолла, пишет Нафиси, решил насадить свою мечту целой стране, вылепив нас по своему близорукому замыслу, по идеалу мусульманской женщины. Отказ принять этот идеал равносилен политическому неповиновению, экзистенциальному бунту. Приняв его, можно было увидеть в зеркале незнакомку.
А потом, как сейчас в России, стали закрывать издательства и книжные магазины. Людей стирали, делали лишними и невидимыми. Начались исчезновения, убийства противников режима, пытки. Сталин лишил души Россию, «рассеяв старую смерть», Хомейни поступил так с Ираном.
Чувство родства со своей страной было утрачено, и Нафиси поняла, что пора ехать: «Жизнь в Исламской республике похожа на секс с нелюбимым человеком», для которого нужно отчуждение, диссоциация. Вмененный Ирану образ победил за пределами страны. Его восприятие стало стереотипно-мифологическим, и теперь нужно доказывать, что в Иране не все исламисты, а в России не все – сторонники Путина и войны.
На днях в книжном клубе Кафки-Оруэлла, на семинаре Школы гражданского просвещения обсуждали с Инной Березкиной и Денисом Дженжера книгу Азар Нафиси Читая Лолиту в Тегеране. Спасибо за этот разговор.
Есть обширная литература о французском и американском exceptionalism. У россиян представление об исключительности тоже, кажется, впитано с детства. Читая Лолиту – отличное лекарство от этого.
Первые два десятилетия в Иране после исламской революции 1979 года и в России после прихода к власти Путина: что общего? Но сходство опыта поразительное.
Нафиси, университетская преподавательница литературы, вернулась в Тегеран после революции и пыталась со своими студентками пережить тиранию, сохранив индивидуальную свободу. Читая Лолиту – одновременно роман, мемуар, литературная критика, социальная история.
Это книга о том, как диктатура травмирует людей, а литература лечит. Об этом все книги Нафиси, включая последнюю, Read Dangerously: The Subversive Power of Literature in Troubled Times.
Как могут Приглашение на казнь и Лолита передавать жизнь в тоталитарном Иране, а Читая Лолиту в Тегеране – жизнь в России при Путине?
Пока сохранялась возможность читать, хотя бы в домашнем клубе, там еще можно было жить. Литература была направлением бегства от тошнотворной реальности и способом ее понимания.
Студентки Нафиси стали объектом тотального контроля: одежда, тело, дружба, мысли. Литература осталась единственным пространством свободы. Как Цинциннат Ц., они фактически были приговорены к убийству за то, что не такие, как все. За непрозрачность.
Чтобы спастись, надо было стать незаметной. Отчуждение, диссоциация со своими эмоциями, телом становилось единственным способом выжить на фоне проверок на девственность, обвинений в «прозападных взглядах» и поведении.
Гумберт сделал Лолиту воплощением своей мечты, отняв у нее имя (Долорес), голос, историю, возможность говорить своими словами, сделал ее порождением своего воображения, лишил ее реальности, кроме существующей в его голове – солипсист, присваивающий себе чужую жизнь, дающий ей новую личность.
Фрагментами чужой мечты стали и женщины в Иране. Тоталитаризм отнимает у человека его судьбу, делая его рабом чужого представления о должном. Жизнь одного человека поглощается, конфискуется другим. Права на счастье и жизнь по своему усмотрению не остается.
Аятолла Хомейни превращает нас в объекты своего воображения, как Гумберт Лолиту, пишет Нафиси. Украденная свобода сделала иранок изгнанницами в своей стране. Как Цинцинната Ц., их вынуждали участвовать в собственной казни, отказаться от прежнего я, отречься от своих действий и друзей. Они тоже пытались «вернуть эту землю себе» (цитата из Нафиси, не из БГ).
Власть хотела, чтобы в многолетней войне с Ираком иранцы видели войну с Западом – главным врагом, великим Сатаной, «атакующим самые основы нашей культуры», насилующим ее, совершающим акт культурной агрессии.
Нафиси теряла свою страну. Не в один миг, постепенно – это история поражения, постепенной сдачи позиций.
Суровый аятолла, пишет Нафиси, решил насадить свою мечту целой стране, вылепив нас по своему близорукому замыслу, по идеалу мусульманской женщины. Отказ принять этот идеал равносилен политическому неповиновению, экзистенциальному бунту. Приняв его, можно было увидеть в зеркале незнакомку.
А потом, как сейчас в России, стали закрывать издательства и книжные магазины. Людей стирали, делали лишними и невидимыми. Начались исчезновения, убийства противников режима, пытки. Сталин лишил души Россию, «рассеяв старую смерть», Хомейни поступил так с Ираном.
Чувство родства со своей страной было утрачено, и Нафиси поняла, что пора ехать: «Жизнь в Исламской республике похожа на секс с нелюбимым человеком», для которого нужно отчуждение, диссоциация. Вмененный Ирану образ победил за пределами страны. Его восприятие стало стереотипно-мифологическим, и теперь нужно доказывать, что в Иране не все исламисты, а в России не все – сторонники Путина и войны.
BY Форум Кафки и Оруэлла
Warning: Undefined variable $i in /var/www/group-telegram/post.php on line 260
Founder Pavel Durov says tech is meant to set you free What distinguishes the app from competitors is its use of what's known as channels: Public or private feeds of photos and videos that can be set up by one person or an organization. The channels have become popular with on-the-ground journalists, aid workers and Ukrainian President Volodymyr Zelenskyy, who broadcasts on a Telegram channel. The channels can be followed by an unlimited number of people. Unlike Facebook, Twitter and other popular social networks, there is no advertising on Telegram and the flow of information is not driven by an algorithm. "This time we received the coordinates of enemy vehicles marked 'V' in Kyiv region," it added. At this point, however, Durov had already been working on Telegram with his brother, and further planned a mobile-first social network with an explicit focus on anti-censorship. Later in April, he told TechCrunch that he had left Russia and had “no plans to go back,” saying that the nation was currently “incompatible with internet business at the moment.” He added later that he was looking for a country that matched his libertarian ideals to base his next startup. The Security Service of Ukraine said in a tweet that it was able to effectively target Russian convoys near Kyiv because of messages sent to an official Telegram bot account called "STOP Russian War."
from ye
